Ляля, Наташа, Тома (сборник)

Автор

Страниц

135

Год

2009

Сборник повестей и рассказов Ирины Муравьевой представляет собой неповторимое творение, которое охватывает как уже с успехом знакомые для читателей произведения, так и новые и удивительные работы. Особое внимание заслуживает рассказ "Медвежий букварь", который вызвал яркие эмоции и отзывы критиков. Журнал "Новый мир" не мог не отозваться о нем, отмечая гениальное обращение автора с языком.

Кроме того, рассказ "На краю" был высоко оценен и включен в сборник, содержащий 26 лучших произведений женщин-писателей мира. Это признание подтверждает талант Ирины Муравьевой и ее способность проникать в самые глубинные уголки человеческой души, с которыми мы зачастую стараемся не встречаться. Автор, не опасаясь темных и загадочных сторон жизни, без предубеждений искренне осмысляет мир вокруг нас.

Писательница смело погружается в потаенные места существования, где обычно мы не проникаем. Однако, искренний взгляд на реальность, бесподобный стиль и искусство Ирины Муравьевой по собственному неожиданно улавливают маленькие оазисы любви там, где, совершенно неожиданно, успокаиваются и расцветают отношения: в трудносочетаемой тюремной обстановке, в доме, заполненном страданиями алкоголика, и даже в душе зверя, пережившего самое тяжелое в цирке. Ирина Муравьева искусно проникает сквозь тьму и находит светлые и нежные моменты даже в самых безнадежных ситуациях, впечатляя своими произведениями и внушая нам силу непоколебимой любви и надежды.

Дополнительная информация от себя: Талант Ирины Муравьевой проявляется не только в обращении с языком и изображении темных сторон жизни, но и в способности находить исключительные моменты любви и красоты даже в самых неприглядных местах. Ее произведения заставляют нас задуматься о границах нашего восприятия мира и об открытии новых горизонтов понимания и эмоционального погружения. Читая ее работы, мы начинаем видеть, что ничто не является абсолютно черным или белым, а все оттенки человеческой души и судьбы имеют право на существование и понимание. Ирина Муравьева - это не только писательница, но и исследовательница жизни, которая помогает нам расширять границы нашего восприятия и погружаться в самые глубокие эмоциональные пласты.

Читать бесплатно онлайн Ляля, Наташа, Тома (сборник) - Ирина Муравьева

Повести

ЛЯЛЯ, НАТАША, ТОМА

На эту фотографию я наткнулась почти случайно. Вообще, когда мы проходили таможню, я больше всего боялась, что тот белесый, с усиками, не даст мне провезти фотографии. Оставляла людей. Увозила лица. Оставляла могилы, увозила живых, замеревших в потускневших изображениях: на крыльце с собакой, среди именинных бутылок, под пляжным тентом, в съехавшей соломенной шляпе, с детьми на руках и детьми на коленях…

Бабулина, маленькая, с успокаивающим взглядом, была у меня в кармане. Но белесый и альбом пропустил. Вытащил почему-то кончиком перочинного ножа мою детскую – худая, с выпирающими ребрами девочка на огромном коктебельском камне. Профиль с бантом, обращенный в небо, а там, где волны, чернильным карандашом: «Мичтаю о щастье». На эту фотографию он почему-то смотрел неоправданно долго, подозрительно. Потом аккуратно вставил обратно и альбом захлопнул. На лице мелькнуло: «Эх, была не была!»

Итак, я все это вывезла, всю глянцевую груду, и эту карточку… Господи, она совсем стерлась, но я понимаю, что на ней терраса нашей дачи, тогда еще не застекленная, и все это давным-давно, до моего рождения, но кушетку, похожую на таксу, я помню, а вот соломенный стол – нет, не помню, наверное, выкинули потом или подарили, а на незастекленной террасе они втроем: на кушетке мама и Ляля, а за соломенным столом – Наташа. На головах – венки из ромашек. И у моей мамы, обхватившей Лялю правой рукой, левая – на кошачьей голове, ибо кошка спит на ее коленях (знаю, что была до моего рождения розовая кошка Роза!), у моей мамы лицо грустное, как всегда на всех фотографиях, словно специально для того, чтобы я, ее почти не заставшая, ощущала, что ей всегда было грустно. Да, так и застыло: правая рука на Лялиной шее, левая – на розовой шерсти. На голове – венок из ромашек. Сбоку сирень, свешивающая темную зелень прямо на кушетку, на Лялины плечи, на мамину руку, на кошачью голову. А меня еще не было.

Война кончилась, они учились в институтах. Все в разных, но дружны были по-прежнему, как в детстве. Ах, конечно, жизнь все перемешивает, дворники роднятся с князьями, и все это прекрасно, но так случилось, что эти три девочки были из «бывших», и их тонкокожие хрупкие жизни чувствовали бессознательную опасность. Они знали, например, отчего Томина мама всю ночь соскабливала с синих тарелок золотую строчку «За веру, Царя и Отечество», когда забрали мужа рыжеволосой голубоглазой Ольги, которую за красоту звали Светиком, и знали они, отчего Наташин отец пил, пропадал на скачках и, наигрывая на гитаре цыганские романсы, говорил своей цыганке-жене, которую когда-то, в лучшие времена, выкрал из табора:

– Что сердишься, душа? Как деды мои жили, так и я живу, а на них, – тут он делал не совсем приличный выразительный жест, – … хотел!

Она в ответ только туже заворачивалась в полустертую шаль и молчала, медленно затягиваясь длинной папиросой.

А Ляля, жившая в подвале с матерью, сестрой и двумя старыми девами тетками, вообще стеснялась на свете неоправданно многого: своей французской фамилии, картавого «р», теткиного пенсне, бедности, пасхальных праздников, которые, на бедность невзирая, мать ее справляла со старинной обильностью и приходивших девочек одаривала причудливо раскрашенными яйцами и вышитыми салфетками с голубками и незабудками. И был им знаком еще один, совершенно особый страх, изредка выражаемый еле произносимыми буквами «НКВД», серый и гнетущий, похожий на серое здание на Лубянке с остробородым жилистым памятником в длинной шинели.

Продолжить чтение

Вам может понравиться: