Нефть в обмен на девушку

Депутат Александр Филатов посмотрел на часы – 14.25 – и стал складывать бумаги в папку. На его лице появилось что-то вроде улыбки. Причем это была не дежурная, хорошо отработанная мимика профессионального политика, а нечто вполне человеческое.

«Полчаса… Осталось всего полчаса…» – подумал он, предвкушая предстоящее удовольствие.

Вот он спускается вниз, выходит из Думы и оказывается на шумной, смахивающей на огромную витрину Тверской. Там, не торгуясь, берет такси до Хамовников и через двадцать минут уже входит в ничем не примечательный пыльный подъезд, где на последнем, пятом этаже старого дома без лифта за гулкой железной дверью его ждет два часа безмятежного покоя и удовольствия.

Пропев известный всему миру мотивчик во славу Билла Гейтса, погас экран компьютера. Филатов еще раз проверил, не оставил ли на столе лишних бумаг, убрал папку в сейф и щелкнул замком. Сегодня был четверг, самый лучший день недели: день, когда Филатов бросал все дела и позволял себе…

«Кажется, все», – констатировал он и направился к двери.

В кармане требовательно загудел телефон – не зазвонил, не запел, а именно загудел игрушечным паровозным гудком, даже стук колес послышался, как будто маленький поезд вот-вот выкатится из кармана. Филатов глянул на номер и тяжело вздохнул – звонил руководитель партии, Вождь, а вождям не положено говорить, что ты сейчас занят или собрался отдохнуть, вождям положено отвечать быстро и четко, с готовностью к подвигу в голосе.

– Александр Петрович, приветствую! – как всегда безапелляционно, сказал Вождь. – Завтра тебя ждут в Багдаде.

Филатов знал, о чем идет речь, знал, какие переговоры придется вести, все это обсуждалось на вчерашнем совещании у Вождя, но речь шла только о следующей неделе. Он еще раз посмотрел на часы – 14.30. Если бы можно было лететь напрямую в Багдад, то никаких проблем, но в режиме жестких санкций приходилось добираться через Иорданию. А это означало почти сутки в дороге.

– Через полчаса зайди ко мне, – продолжал Вождь, – надо кое-что обговорить. Да, те документы, которые я давал почитать, захвати. Всё.

И Вождь повесил трубку, разом перечеркнув все надежды на короткий, но такой желанный отдых. Филатов еще раз тяжело вздохнул, вернулся к столу и вызвал секретаря, чтобы распорядиться насчет билетов, командировочных и прочего…

В первом классе Филатов летел один. Милая девушка, точно сошедшая с рекламы «Аэрофлота» советских времен, попыталась угостить своего единственного пассажира французским коньяком, но Филатов спросил простой русской водки и стакан томатного сока.

– А что будете кушать? – поинтересовалась стюардесса, сервируя столик.

– Без разницы, – равнодушно ответил Филатов, занятый своими мыслями.

«Сегодня Саддам может рассчитывать только на нашу партию. Это его единственная связь с миром. С подачи американцев Ирак обложили такими санкциями, каких, пожалуй, еще не было в истории. Причем им оказалось мало одной экономики – они ведь практически изолировали целую страну от всего остального мира! Никаких контактов, никакой информации. Черное пятно на карте, точно никакого Ирака вообще никогда не было. Рано или поздно это безобразие закончится, блокада ослабеет и в Ирак кинутся все – англичане, французы, те же американцы. ООН, ясное дело, тоже в стороне не останется. Нефть есть нефть. Но сейчас наша позиция уникальна. Вождь правильно сказал: в такой ситуации оставаться в стороне не просто глупо – преступно. И дело не в любви к Ираку и Саддаму – просто, идя против всеобщего мнения, мы не только на деле показываем свое свободомыслие и независимость, мы выделяемся из общего политического стада и становимся чем-то большим, чем просто партия. Да, мы становимся субъектом мировой политики, а это совсем другое дело…»