ЛёшаВода в душе на самой грани между добром и злом — чуть тёплая. С трудом смываю пену с запахом синтетического кокоса. Надо завязывать с гостиницами, но и водить к себе домой всех подряд нет никакого желания. Один раз покажи, где живу, и каждый день потом вылавливай девиц в слезах и соплях под порогом. Обмотавшись полотенцем, выхожу из ванной и взглядом отыскиваю трусы. Мда, лежат где-то под кроватью, торчит край резинки. Свитер в коридоре, майка на комоде, джинсы у тумбочки. Собираю вещи под томным взглядом ярко-зелёных глаз.— Ты уже уходишь? — В упор не помню её имя. Может, она его и не называла?— Работа, лапушка. Номер оплачен до полудня, закажи завтрак, ни в чём себе не отказывай.Морщусь, натягивая майку на мокрое тело. Надо заскочить домой переодеться и покормить Сатору — голубоглазого японского бобтейла. Парень он не капризный, но цену себе знает: если что не по его, замучает возмущённым мяуканьем.— Лёш, ты же позвонишь? — доносится из комнаты. Я уже обуваюсь.— Конечно, лапушка!Захлопываю дверь, выдыхаю. Самое неприятное в одноразовом сексе — прощание на утро. Предпочитаю уходить, пока девушка спит, но тут не повезло. Хорошо хоть у неё не хватило мозгов вспомнить, что мы не обменивались телефонами. Завожу мотор и думаю, что пора последовать совету Серого и перестать светить тачкой. Город большой, но и по ней могут узнать. А может, просто остепениться уже? Почему нет? Квартира есть, машина есть, карьера прёт. Самое время о семье подумать, только нахрен бы она не сдалась. Тридцать шесть только, успею обзавестись спиногрызами. Не успеваю проехать квартал, как звонит телефон. Закатываю глаза, принимаю вызов на громкой, широко улыбаюсь, даже зная, что улыбку не видно.— Да, свет очей моих Маргарита Петровна, вы уже соскучились?— Лёлик, душа моя, скажи, когда мы узреем твой лучезарный лик?Смотрю на часы: половина седьмого. В восемь обход, я как раз успеваю — живу рядом с больницей.— В восемь буду как штык стоять на страже детского здоровья, — бодро рапортую и вклиниваюсь в просвет между двух машин.— Какие восемь, Лёлик. — Томный низкий голос зав.отделения звенит металлом. Возбуждает, когда она переходит от сексуального к начальственно приказному. — В семь привезут мальчика с аденомой из Воронежа. Забыл?Твою мать. Забыл. Только вчера согласовывал последние мелочи, связанные с переводом. Опухоль доброкачественная, но сидит неудачно, придётся потрудиться, чтобы извлечь. Парнишка ещё и диабетик. Просто не будет, но мы не ищем лёгких путей. Сворачиваю, подрезая седан, прибавляю газ. Через двадцать минут влетаю на парковку, лихо паркуюсь рядом с чьим-то уродливым пятиместным минивэном зелёного цвета. У кого-то ужасный вкус. Мой спортивный мустанг смотрится рядом с ним, как элитный рысак в одном стойле с беременной коровой. Фыркаю. Серьёзно, уродец.— Доброе утро, Алексей Николаевич! — встречает охранник у входа.— Алексей Николаевич, ваш кофе, — из-за угла выскакивает первогодка интерн Юра. Дежурил ночью — вспоминаю.— Ты меня ждал? — спрашиваю, забирая кофе. Принюхиваюсь: ванильный капучино с карамелью и тройным сахаром. Всё как я люблю.— Увидел, как вы подъезжаете. — Юра улыбается во все тридцать два. Неунывающий парнишка, и дети его любят. Из него получится хороший детский врач, если решит остаться в педиатрии.В кабинете свитер летит в шкаф. Надеваю халат, привычно проверяю конфеты в кармане, поправляю бейдж и стетоскоп. Их давно не таскают на шее, но дети почему-то любят, когда врач выглядит именно так.— Ты один, остальные не спешат приобщиться к прекрасному?Не успеваю договорить: по коридору мчатся наперегонки Нина с Мишей, на ходу надевая халаты.— Алексей Николаевич, мы тут! Мы же успели?— Успели, — ворчу, пряча улыбку. Хорошие попались в этом наборе ребята, почти не к чему придраться. Вчетвером спускаемся к выходу, скорая из аэропорта вот-вот приедет.— Давайте коротко о пациенте, — командую, засунув руки в карманы. День просто отличный: самое начало осени, небо синее-синее, скоро всё желтеть начнёт. Обожаю редкие солнечные дни в осеннем Питере. Они ценны именно тем, что редки.— Едут! — Юра так и приплясывает, переступая с пятки на носок и вытягивая шею.Скорая останавливается, первым выходит фельдшер, за ним спускают каталку. Хмурюсь — мальчик нормально себя чувствовал, должен был приехать на своих двоих, просто в сопровождении лечащего врача. Вот она, выбирается за ним. Русые волосы завязаны в хвост, из-под белого халата длинные ноги в брюках. Туфли на низком каблуке. Дамочка явно не в этом оперировать собралась. Поворачивается, хмурюсь, моргаю. Ни за что и ни с кем не спутаю эти серые глаза.— Савельева?Единственная, кому удалось разбить мне сердце. Банально звучит, но так и есть. Кинула на ступеньках ЗАГСа, оборвала все контакты. Десять лет прошло, а я как вчера помню.— Прокопьев?И голос тот же, совсем не изменился. Грудной, ровный. Без тени эмоций. Сука. Даже сейчас ничего не торкнуло? Это с ней нам работать? Надеюсь, она тут не задержится.— Давай быстро и по делу, — говорю, пока интерны устремляются за носилками. Мы всегда успеем их догнать. Смотрю поверх её головы — не могу в глаза, боюсь, желание задушить пересилит желание вылечить мальчишку. Она не говорит ничего нового. Киваю, рассеянно слушая, а сам пытаюсь абстрагироваться. Должен. Проведём операцию, мальчик отлежится неделю, и они уедут. Совсем немного потерпеть. Справлюсь.***ОляПочему именно в Питер? Этот вопрос я задала заведующему три раза. Можно же в Москву Славу отправить, там отличные специалисты. Но у зава в Питере одногруппница тоже зав, туда попасть легче. А то, что мне возвращаться туда невыносимо, что я не могу дышать тем воздухом, что каждый дом, каждый камень душат. Что там всё им пропитано. Нами.Но не объяснять же начальству, что не хочу в Питер, потому что там бывший живёт. Живёт и здравствует, навряд ли куда-то переехал. Тогда не стал, сейчас и подавно. Женился, небось, на той… Как там её звали? Люда. Голос его матери ещё долго в ушах звучал:— Оленька, подумайте сами, где вы, а где он. У Лёшеньки вся судьба расписана. У нас династия врачей, а вы… Куда там на распределение поедете? В Воронеж? Самой не смешно? Он не хотел вас расстраивать, наверное, но они с Людой уже заявление подали.В это не верилось. И в то же время как раз верилось отлично, ведь с самого начала знала, что Лёша не для меня. Сын профессора, петербуржец в пятом поколении, вся семья — врачи, и не абы кто. Куда там я, девчонка из деревни под Смоленском. И что бы он ни говорил, против семьи никогда бы не пошёл. Впрочем, о чём я. Он и не пошёл. Я уехала и не обернулась. Рыдала по ночам в подушку, на незнакомом месте пыталась строить свою новую жизнь. А потом и жизнь наших близняшек. Ни разу не пыталась узнать, как и чем живёт, хотя в наших кругах его фамилия периодически всплывала. Я не интересовалась его личной жизнью, не пыталась дать о себе знать. Прошлое осталось в прошлом. И вот сейчас смотрю на него, и сердце заходится в бешеном стуке.Всё такой же красивый. Не сильно изменился, разве что немного заматерел. Те же светлые волосы и ярко-голубые глаза. И улыбка, за которую душу можно продать — он улыбался интернам и Славе, пока меня не заметил. Глаза сразу заледенели. Что, до сих пор злится, что не попрощалась? Так сам виноват, надо было про эту Людочку рассказать, а не делать вид, что мы можем в семью поиграть.Набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю, иду за ним. Ладно, я тут гость. Слава вообще не мой пациент, и я бы его не вела, если бы он не был первым моим спасённым младенцем. Оперировать не буду, но не могу не присутствовать, не находиться рядом. Его мама не смогла поехать, тут я и за врача, и за неё.Знала бы, что он тут работает, не привезла бы с собой девочек. Они так хотели Питер увидеть… Приехала рано утром, оставила их в гостинице при больнице. Сегодня же сниму другой номер, подальше отсюда. Мы уедем при первой же возможности. Нам нет места в его идеальной жизни, а ему нет места в нашей. С самого начала не было.
