Десятилетний Валька встал на удивление легко, хотя рассвет только начал вползать сквозь сатиновые занавески на окнах: на голубом фоне жёлто-белые ромашки с длинными бледно-зелёными стебельками. Радостно на душе, но он не знал, отчего, ну, уж точно не от того, что опять не хватает денег дожить до зарплаты, и мама опять плакала вечером потихоньку от него. Просто он любит ходить с мамой в лес, она лучше всех знает грибы и быстрее всех набирает двухведёрную бельевую корзину. Остальные скромненько прихватывают с собой по алюминиевому ведёрку.
Попили чаю с ржаными сухарями, с вкусной поджаристой корочкой, которую только мама умеет делать в духовке, у соседей почему-то всегда всё подгорает. Раиса встала со стула, одёрнула юбку, перевязала платок, заправив за уши выбившиеся волосы. «Красивая у меня мама», – невольно подумал Валька. Он любовался серыми с коричневыми точечками продолговатыми глазами, чёрными во весь лоб бровями, тонким носом и такими же тонкими губами с уже заметными в уголках рта морщинками, ещё больше жалел маму и ещё больше мучился, понимая, что с деньгами он не помощник. Становилось совсем грустно, хотя он не раз говорил себе: «Ничего, через три года кончу семилетку, пойду работать, вот тогда заживём!»
В семье – Валька младший из пятерых детей, старшие – учатся в других городах, двух средних – старшеклассников, пристроила на лето мамина сестра Шура, оформив подсобными рабочими на загородную дачу детсада. Это лето сын с матерью коротали вдвоём. Мальчик почти не помнил отца, тот скончался после войны от ран. И мама одна тащила семью из последних сил: ночью, через сутки, мыла баки и посуду на фабрике-кухне, а утром, каждый день, кроме воскресенья, накормив и отправив всех в школу, неслась драить полы в СУ (строительное управление), в котором ещё до войны трудился муж. Правда, к обеду она уже уходила домой: так решило начальство, помня, каким хорошим и безотказным работником был глава семейства и что у него осталось пять ртов.
На праздники приезжал председатель профкома СУ, выкладывал на стол подарки и сладости детям, Раисе аккуратно клал в карман фартука конверт с деньгами. Не ахти какая сумма, но приятно было внимание рабочих, собиравших по рублю в память о рано ушедшем после войны человеке. Государство за потерю кормильца платило семье гроши, хотя детки, слава Богу, росли здоровыми, ели отлично, за двоих.
Не успела мать оглянуться, август наступил, надо менять школьную форму Юрию и Людмиле, они уже в старших классах, ковбойками для подростков не обойдёшься, считай, две трети зарплаты, как ни бывало. «Так и живём в бесконечных долгах, – думала тяжкую думу Раиса, – и что делать, надо у кого-то просить отсрочку, ведь не будешь же бегать от людей да от стыда и не убежишь?» Правда, надеялась, выручат грибы: на выходных днях можно три-четыре корзины собрать, оптом сдать в столовую дом отдыха, но платили там намного меньше, чем на колхозном рынке. Но она не хотела, как торгашка, позориться перед знакомыми: семья рабочих, слава Богу – это не какая-нибудь Онька – барыга, которая в рост по два долга берёт. «Креста на них нет, – распалялась Раиса, – отольются им сиротские слезинки…»
