Дверь с той стороны

Инна говорила прерывистым полушепотом, от волнения не заканчивая фраз; слова торопливо набегали друг на друга. Нынче голос изменял ей – великолепный голос, хрупкий, с придыханиями, он всегда привлекал не меньше, чем облик, а порой и больше. Сейчас голос дрожал.

– Ты придешь сегодня?

– Милая…

Истомин произнес это слово, не думая над ним и не ощущая смысла; слово было привычным, да и сама Инна тоже, с ее матовой кожей, с черными кольцами волос и профессиональной точностью и выразительностью движений. Произнес, и сразу же, по привычке, увидел слово написанным.

– Последний вечер. Последний… Почему все кончается? На Земле ты забудешь меня. Сразу…

– Нет.

– Поцелуй меня. Сейчас. Все равно, пусть видят, все равно. Не хочу терять тебя. Скажи, мы не расстанемся на Земле.

– Мы встретимся.

– Где? Когда? Говори сразу.

– Потом, Инна.

– О, я понимаю, понимаю… Не надо хитрить, милый. Старая женщина – на что я тебе там? Но все равно – спасибо.

– Ты ошибаешься…

Истомин должен был при этих словах нежно улыбнуться. Он и улыбнулся, только позже чем следовало – мыслями был уже не с ней. Он злился на самого себя: предугадывал вопрос, который ему зададут на Земле: «Ну, что вы для нас написали?» А он был где-то на полпути и потерял тут столько времени вместо того, чтобы работать.

– Дорогая… – нерешительно начал он.

– Лучше молчи, – попросила она. – Будем танцевать молча. Как быстро кончился полет…

Полуторамесячный рейс Антора – Земля завершался. «Кит», корабль класса «А», три дня назад удачно вышел из сопространства почти на границе Солнечной системы и теперь, идя в режиме торможения под углом в тридцать градусов к плоскости эклиптики, пересекал последние миллиарды километров. До финиша оставались сутки с небольшим.

Чем ближе становилась Земля, тем быстрее росла уверенность в счастливом завершении полета (мысль о возможной катастрофе всегда гнездится в сознании пассажира), – и уверенности этой сопутствовал нервный подъем. Те отношения, что быстро возникают в путешествиях именно потому, что возникают случайно и ненадолго, все эти мимолетные любови, дружбы и антипатии вспыхивали в заключительный раз перед тем, как погаснуть и забыться после первых же шагов по надежной поверхности планеты.

По давней традиции, в последний перед прибытием вечер команда корабля давала бал. Ужин кончился, свет в просторном салоне и палубой выше – в саду был притушен, звучала медленная музыка и пахло морем. Ожидали капитана; кое-кто танцевал, неспешные разговоры остальных были полны Землей.

– Позволю себе заметить, администратор: власть, по-моему, сродни любви – чувство, а не профессия. И вот вы, в предвкушении медового месяца…

– Знаете, лучше не надо об этом. – В голосе Карского не было ни малейшего пренебрежения, он говорил искренне. – В полете есть нечто умиротворяющее: человек отрывается от повседневного, пребывает как бы в состоянии психической невесомости. Кроме того, я еще не введен в должность и, откровенно говоря, волнуюсь.

– И напрасно, да будет мне позволено сказать так, – улыбнулся Нарев. – Не помню случая, чтобы избранный на планете кандидат после пятилетнего курса не был утвержден Советом Федерации. Но простите – не слишком ли сух наш разговор?

Он повернулся в кресле и с минуту думал, сосредоточенно глядя на дринк-пульт, пошевеливая над ним расслабленными пальцами. Администратор смотрел на резкий профиль Нарева, на его длинный, характерного разреза глаз. Впрочем, и без этого в Нареве легко угадывался уроженец Ливии в системе Тау: манера разговора выдавала его, витиеватая, гипертрофированная вежливость. Каждая из обитаемых планет Федерации сохраняла обычаи, манеры, моды и привычки, существовавшие на Земле в тот период, когда происходило заселение именно этой планеты, хотя на Земле впоследствии все успевало уже не раз измениться. Периферия консервативна, подумал Карский. Пусть сообщение между планетами поддерживается постоянно, но прилетают и улетают единицы, а жизнь на планетах развивается в тех направлениях, какие были определены вначале; вот одна из сложностей управления Федерацией. Карский и сам чувствовал себя в первую очередь анторианцем, хотя и старался избавиться от этого ограниченного патриотизма. Ничего, пройдет со временем, подумал он успокоительно. Пройдет…