Снова выплыли годы из детства…

© И. З. Мицова, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Первое, что вспоминается, что я вижу и чувствую до сих пор, – родители возвышаются надо мной, держат за руки. Темнота. Правой рукой я держу мамину руку, левой папину… Я чувствую напряжение родителей и вглядываюсь в темноту… Почему-то ощущается, что мы втроем. Мы – единое. Стоим где-то на краю, чего-то ждем. Папа говорит:

– Ингуся, смотри, смотри!

Как четко детское восприятие ощущает разницу миров – живого и неживого! Справа от меня, за невысокой оградой, в темноте – что-то теплое, живое колышется. Там сквер. Слева, за папой, – неживое, серая стена здания. Между папой и стеной движутся одинокие тени.

– Ингуся, смотри, смотри!

Два ярких огромных огня с шипением медленно приближаются из темноты. Свет становится все ярче и ярче, шипение все громче. Что-то огромное, черное, неживое надвигается на нас темной массой и останавливается, не доехав.

– Ингуся, это паровоз, – наклоняется папа ко мне. – Ингуся, смотри, смотри!

Сохранилась моя фотография того времени. Растерянный ребенок с двумя огромными бантами на голове и на груди, положив руку на большой мяч, стоит на стуле. Глаза круглые, напряженные, рот полураскрыт. Оттого, что левая ножка немного выставлена и рука зажата в кулачок, кажется, что я сейчас отброшу мяч и шагну со стула.

Именно к этому времени относятся мои первые детские воспоминания.

Вокруг черным-черно, и вдруг вдали слева появляется свет.

– Смотри, смотри, Ингуся…

И еще одно воспоминание из того же раннего детства. Поздним вечером мы мчимся на вокзал. Новые слова – «такси» и «эмка». Темные мокрые улицы, красные огни светофоров. Я чувствую волнение мамы и злое раздражение папы. Машина беспрерывно осипшим голосом кричит: «Эа-эа-эа!»

Я сижу на коленях у папы, рядом с шофером. Шофер черный, в черной фуражке.

– Не успеем, – говорит мама сзади, – не успеем.

– Успеем, – говорит шофер и мчится на красный свет.

«Э-э-э!» – кричит машина. «Э-э-э!» – и мчится по черной блестящей дороге с редкими фонарями.

«Э-э-э!» – кричит, захлебываясь, машина.

«Она так кричит, – думаю я, – потому что называется Эмка».

Я всем телом устремляюсь вперед – кажется, так я помогаю машине. Машина мчится, старается, кричит, пугает – она живая! А шофер? Шофер держит руль, он тоже подался вперед и только время от времени повторяет: «Успеем». Я точно знаю, что мы мчимся на вокзал, что мы вышли из красного дома, из подъезда со стеклянными дверями, и что вещи в багажник помогал укладывать шофер. Я не боюсь, но чувствую беспокойство папы, мамы и шофера.

– Придется бежать, – говорит шофер. Он хватает чемодан.

– Не успеем, – произносит мама, – не успеем.

– Успеем, – говорит шофер.

Я у папы на руках.

Успели!

– Благодаря шоферу, – говорит папа. – Очень опытный.

– Он мчался на красный свет, – говорит мама.

Я не понимаю, что звучит в голосе – страх, осуждение или благодарность. Понятно одно: шофер молодец и ничего не боялся. Как не боялась я, сидя на папиных коленях и вглядываясь в темную прямую улицу, освещенную редкими лампочками. Мне кажется, что я уже гораздо старше той, что тогда стояла на перроне. Вероятно, мне уже два года, но куда едем – не помню. Дом, где мы живем, остался позади. Я люблю его. Это тоже часть меня – как красные вишенки на меховом капоре, как серые рейтузы, как огромная трехстворчатая стеклянная дверь парадного с большим навесом над ним. Мне нравится наш дом, он красивый и надежный. Распахиваются двери, и два старичка появляются перед нами. Они кланяются маме, а мне старушка вкладывает в карман конфетку.