Трое

Порой то, чего мы желаем сильнее всего, нас же и губит.

Цветы были прекрасны. Накрытый стол в укромном уголке ресторана, тихая музыка, изысканный ужин: все выглядело великолепно. И ощущалось очень неправильно.

Он отложил вилку, медленно отпил вина и, потянувшись через стол, взял меня за руку. Мягко повернул ладонью вверх, словно изучая узор на коже, а потом посмотрел мне прямо в глаза открытым, честным взглядом.

– Ты помнишь время, когда я был безумно влюблен в тебя?

Холод волной спустился у меня по спине.

– Нет.

– Хорошо, – он отпустил мою ладонь и откинулся на спинку стула. – Потому, что я никогда тебя не любил.

Сколько я себя помню, нас было трое. Маленький белокурый мальчик годом старше, и две, живущие по соседству, девчушки. Тихая, глухая улица в частном секторе спального района. Пожалуй, мы были обречены с самого начала.

Я не помню момента знакомства. Мы просто всегда были вместе – наши с Аней дома разделял проволочный забор, с маленькой калиткой в тени жасмина. А Никита жил напротив и окна наших спален выходили на, пролегающую серой лентой, дорогу.

У Ани была собака – пушистая, игривая колли по кличке Джек. Никита звал его исключительно «Лесси спешит на помощь»1, чем невероятно злил Аню. Ее розовые губки сжимались в тонкую линию, а шея покрывалась алыми пятнами, и такая реакция девочки только еще больше раззадоривало взбалмошного мальчишку.

В пять мы таскались за Джеком по двору, катали на нем кукол и солдатиков. В семь Никита придумал, что было бы невероятно круто научить пса играть в футбол, и все лето бегал за ним с футбольным мячом. В итоге Джек прокусил два мяча, но к футболу остался равнодушен. В девять, когда мы стали устраивать пятничные посиделками с марафоном «Супер Марио» и ночевками, Джек любил растянуться на полу, между нашими спальниками, и воровал овсяное печенье и попкорн.

В тот год, когда Никите исполнилось одиннадцать, его мама вышла замуж второй раз (судьба родного отца Никиты навсегда осталась для нас туманна и загадочна), и мы с Аней все чаще стали замечать, каким растерянным и хмурым он становится, когда его расспрашивают об отчиме. Каким молчаливым. Он больше не называл Джека «Леси спешит на помощь» дурацким, певучим голоском. Никогда.

Однажды, в середине июля, когда весь день стояла удушающая жара и воздух был напоен густым ароматом жасмина, а к вечеру разразилась гроза, мы лежали с Аней на полу ее спальни, лениво жевали крендельки и рассматривали сквозь оконным проем, как в небе белым вспыхивают зарницы. Дождь барабанил по крыше и подоконникам крупными, тяжелыми каплями. Была пятница и Никита опаздывал. Мы уже, честно сказать, его не ждали – в то лето он все чаще пропускал наши посиделки. Но он все же пришел: насквозь мокрый, с бледным лицом и припухшей, разбитой губой. Мы оторопело смотрели на него, такого знакомого, чужого мальчишку, не зная что сказать. Не понимая, стоит ли.

Не говоря ни слова, он стянул кеды, плюхнулся на пол и прислонился спиной к стене за нами. Джек, до того момента мирно спавший, поднялся, подтолкнул голову под Никитину руку и принялся, поскуливая, вылизывать его лицо. Когда Никита сдался и потрепал пса между ушей, Джек устроил голову у него на коленях и не отходил от Никиты до самого утра.

– Может, сегодня просто фильм посмотрим? – спросил Никита тихим, ломким голосом, поселившим в моей душе первые семена тревоги. Семена, которым было суждено прорости с течением времени.