Ход до цугцванга

© Саша Мельцер, текст, 2025

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2025

Всем, кто идет к своей цели. Не сдавайтесь.

Моей маме, которая сделала для меня все и даже больше.

13 апреля 2020 года

Шахматная доска расплывалась перед глазами, и ладья противника сливалась с его ферзем. За окном лил дождь. Проклятый аргентинский климат: осень в привычную нам весну и удушливая влажность мешали мне жить. Но с подводной лодки деваться было некуда: передо мной противник, нажимавший на кнопку шахматных часов после каждого сделанного хода.

Мы уже разыграли защиту Грюнфельда[1][2] и подобрались к миттельшпилю[3].

Фигуры казались чужими – я прикасался к ним, но не чувствовал их. Сдвинув коня на c6, я нажал на таймер и закрыл глаза. На лбу выступила испарина от нервного напряжения, и пальцы сводило мелкой судорогой. Казалось, еще чуть-чуть, и у меня остановится сердце. Оппонент сидел с таким каменным лицом, словно наша партия для него ничего не стоила.

Я себе не принадлежал больше – страх когтями сжал мне горло. Дышать становилось нечем.

Пока противник думал над своим ходом, я мельком огляделся. Вокруг – толпа любопытных зрителей, затаивших дыхание в ожидании следующего хода. У меня больше не было той пресловутой фортуны, на которую я мог надеяться раньше: сейчас оставалось рассчитывать только на собственный разум. Но и тот затуманился от усталости.

Я понимал, что уже проиграл, но все равно сражался.

Ход противника белым ферзем на g7 стал детонатором для начала молчаливой паники: мне захотелось все закончить сейчас. Он почти объявил мне гарде[4] – напал на ферзя. Надо было собраться, но высчитывать удачные ходы я не мог. Фигуры отталкивали меня, словно я в чем-то перед ними провинился.

Я запечатал ход[5] на листе.

– I want to postpone the game[6], – решительно сказал я, подняв взгляд на подошедшего судью.

Арбитр забрал листок с записанным ходом и на английском объявил, что партия откладывается до завтрашнего дня. Мне хотелось поскорее выйти на воздух, поэтому я выскочил из турнирного зала в числе первых.

Я себя не чувствовал. Все тело было не моим: атмосфера поражения и страха будто заковала меня в кандалы. В зале словно играл кто-то другой, а не я. Мой мерзкий двойник, присутствие которого хотелось выжечь чистым пламенем. За мной наверняка ринулась команда, но говорить с ними мне не хотелось. Сначала – воздух, потом – все остальное.

Распахнув тяжелую металлическую дверь, я сделал шаг и сразу попал под дождь. Проклятый Буэнос-Айрес! Даже в Петербурге таких ливней почти нет.

– Рудольф, что происходит?

Меня за локоть схватил тренер. Александр Иваныч смотрел пронзительными серыми глазами. Добрейшей души человеком он был, и даже сейчас, несмотря на миллион неоправданных ожиданий, пытался меня не осуждать.

Но поздно – я сам себе вынес приговор, когда смирился с грядущим поражением. Биться сил уже не было. И перерыв до завтра вряд ли вернул бы мне прежнюю форму.

– Цугцванг, – прошептал я, подняв лицо к небу. – Любой ход ведет к поражению.

Горизонт был пасмурным, под стать настроению. Холодные жесткие капли болезненно били по щекам, даря живительную прохладу. То ли в зале было слишком душно, то ли я просто перенервничал, и теперь меня бросало в жар.

– С ума сошел? Решающая партия. Если ты ее сольешь – мы поедем домой в Петербург. И тогда не видать тебе ни турнира претендентов, ни звания гроссмейстера…