Никто не знает что есть люди, прикладывающие колоссальные усилия, чтобы быть нормальными.
Альбер Камю
0.
Психолог недавно сказала мне, что самые вульгарные и озабоченные люди – это врачи. Дескать, это самая бесстыжая профессия. Должно быть, в этом есть доля правды, ведь маленькие дети, играющие во врача, делают то, что обычно им делать не разрешают. А ещё мне кажется, что уход за животными и любовь к ним тоже о многом говорит. Животные, эти не знающие стыда выходцы из природы, обладают естественной вульгарностью, которая на самом деле является не более, чем абсолютной искренностью… Мы, разумные звери, навсегда покинули природный эдемский сад, но разве не хочется иногда снова окунуться в него, отдаваясь желанию и позволяя себе снова стать естественным и искренним, как животное?
Помню время до грехопадения, когда я был способен на абсолютную и бесстыжую искренность. Я не помню лица той девочки и тем более не помню её имени, но помню бледно-розовые полушария её ягодиц, которые она с удовольствием показала мне по моей просьбе. Потом она показала свой фронт и я понял, что девочки отличаются от мальчиков не только одеждой и причёской. Я, разумеется, тоже не остался в долгу, показав ей всё спереди и сзади… Мы потом несколько раз встречались в том же укромном уголке, куда, как я думал, не ходили воспитательницы и другие дети. Там мы доставляли друг другу массу удовольствия, предаваясь естественному бесстыдству. Наша искренность друг с другом была такова, что нам не нужны были условности в виде игры в доктора – тем более, что я вообще не очень любил игры. Увы, изгнание из Эдема свершилось очень быстро, когда нас застукали на месте преступления. Всесильная рука взрослой женщины несколько раз шлёпнула меня по заду, глас свыше прогремел, что я бессовестный и зачем я показываю срам, учу девочку плохому?
Судя по всему, воспитательница посчитала, что я не усвоил урока как следует и потому вскорости я был поставлен на стульчик в полукруге детей. Множество пар детских глаз смотрели на меня, мальчики и девочки, включая ту, кто разделяла со мной преступные забавы…
– Что ж только одному человеку показывать, пускай уж все смотрят!
В тот же момент мои штанишки были сдёрнуты, дети как по команде вскинули руки, тыча в меня пальцем и, распахнув рты, оглушительно засмеялись. Весь зал детского сада взорвался хохотом и улюлюканьем…
В тот день было не только изгнание из рая бесстыдной искренности, свершилось моё падение в бездны стыда и страха. С того дня стыд и страх стали частью меня. Взрослые, эти носители правил внешнего мира, обрели способность пробуждать мой стыд, а сверстники, такие невиноватые, бойкие и всегда готовые к расправе, стали вызывать во мне страх. Краски внешнего мира поблекли и утратили былую яркость.
1.
Всё было грязным и серым – подтаивающий снег под ногами, тусклое небо над головой и девятиэтажные панельки вокруг. Я шёл с одноклассником, неся за спиной ранец с тетрадями, пеналом и дневником, напечатанным в Советском Союзе, стране, которая совсем недавно исчезла. Мы болтали о том и о сём, стараясь говорить авторитетно и по взрослому. Одноклассник без тени смущения сквернословил так, что мне становилось завидно. Я понимал, что мне никогда не достичь такого мастерства, хотя я тоже пытался от него не отставать. Наверно, дело было в том, что я, матерясь, ужасался своей преступной натуре и думал, что будет великая катастрофа, если родители узнают о том, какой я испорченный на самом деле… А мой товарищ был внутренне свободен и раскован. Я всегда удивлялся таким – уже тогда, во втором классе. Я учился жить двойной жизнью – дома я один, в школе другой. Миры семьи и школы не пересекались почти никак и существовали по разным законам. Законы мира школы и вообще всего внешнего мира грязного рыхлого снега и уродливых панельных домов давались туго, через страх и стыд, а большинство моих одноклассников вписывались в него без особых трудностей. Но тогда, во втором классе, я ещё пытался быть не хуже их.
