Питер Сити

Один, дерзающий в веках

познанья смыслов неизвестных

Он не жалея душ людских, страною правил дерзко.

Его уверенность в себе, что в праве судьбы рвать

Такою силою могучей, да словом царским обладала

Что привлекла фортуну, в чудный град

И с той поры, рассвета час настал,

от пушек корабельных залп внезапный возвестил

О пробудившемся медведе в чаще леса

Бежали лисы, волки, крысы.

Часть первая.

Пуща.

По звериной тропе, тихо крадучись, медленно, раздвигая колючие кусты терновника покусанными мошкой руками, да и чем придётся, шли четверо. Секли растительность длинными ножами, стараясь не сильно шуметь.

Первый, здоровый детина, одетый как простой холоп, из дворовых, держал в одной руке кривую турецкую саблю, а в другой рогатину. Второй мужик, который поменьше ростом, более тощий, вооружился острым коротким копьём, а к спине своей привязал холщёвый мешок, в котором лежали сухари на прокорм, в случае, если неудача всё таки перегородит им дорогу.

Третий, так и вовсе фигура странная для этакого места. То ли поп, толи дьяк, а может, он вовсе отшельник сбежавший со своего скита, да с радостью погрязший в океане земных пороков. Кто его знает. Известно только, что прибился бесовский сын к честной компании. Странный какой то, креста на нём нет, так? А всю дорогу, что то непонятное бормочет, да креститься. То ли выпь болотная заголосит, толи волк учуяв чужаков свирепо зыркнет, с рыком страшным, оскалясь, из под поваленной ураганом сосны, а ему хоть бы что. Идёт себе следом смиренно так, будто не от мира сего. В чёрной, сильно поношенной рясе, кое – где виднелись прорехи, да выдранные временем дырки. Четвёртый, слуга первого, или нет, по рангу, они все его слуги.

Первый, не кто иной, как богом помазанный царь Пётр Алексеевич. Вероятно, в этой компании не должно возникнуть никаких противоречий, как скажет царь, так тому и быть. С этой непреложной истиной, никто и никогда не спорил, по той простой причине, что себе дороже. А голова ценится та, что на плечах, а не в канаве.

Пётр Алексеевич знал что на сей момент, он в общем то, как бы не царь, и не шкипер, и даже не человек. Творение божье, шастающее по лесу с острой сабелькою, да рогатиною. И кто его ведает, кроме него самого, что может приключиться дальше. Но он молчит, направляя рабов своих десницею царской по пути мирскому. Два раза было дело, чуть не провалились в засыпанные сухой травой волчьи ямы, вырытые охочим людом на лютого лесного зверя. Странный тот что в рясе, только и сказал одно слово:

– Стойте, братья мои, обойти надо бы.

И глядь, пошурудили палкою, а там ямища глубокая, да колья острые. Всё обустроено как надо, следов свежих никаких. Вот тебе заброшенная тропа, которая ведёт к Ильмень озеру. Замудрённые эти староверы. Для кого живут? Царя понятно ненавидят, людей его служивых, это то да. Ходят в рубищах, жён, детей держа в страхе смертном и подчиняются извергам, толи страшно сказать слово такое – нелюдям. Поведал об этом ските человек в рясе, а Алексею Меньшикову донесли приказные тайные людишки, что по кабакам да ямам сидят, слушают. Этот что в рясе, бубнил, бубнил чушь всякую, несусветную, а человек всё, незаметно записал.

Мол с этого скита, люди пропадают в тар – тарары. А когда в Тайном приказе умный человек разобрал записку эту, сам то толком, ни черта, ни дьявола не понял, но насторожился аки пёс на охоте. Чутьё у него, на всякое такое непонятное и воровское дело. Алексашке доложили, а тот сразу самому царю. Пётр Алексеевич неделю целую ходил, глаза горят, весь на взводе, ну и грозно выдал: