Почти как в сказке

Мы с ней росли в одной деревне, пока родители и Лула не переехали в Афины. Помню, спрашивал её бабушку: «Кирья Афанасия, Лула вернётся?» Почтенная женщина только вздыхала: «Она учится, Гьорго. В серьезной Академии!» Конечно, зачем ей возвращаться, думал я, не коз же теперь пасти. Писал любовные песни… хотя, какие там песни в 19 лет, смех один. Мечтал, что стану известным певцом, и тогда она услышит о моей любви. Радиоведущий говорит: «А эта песня любимого всей Элладой певца Гьоргоса Степанидиса посвящается никому не известной девушке Луле, рядом с которой прошли его детские годы в горном Миртосе». И Лула плачет, прижимая к груди мою потертую фотокарточку… и пытается пробиться за сцену через толпы поклонниц.

Думал, никогда не увижу её. И вдруг она приехала на летние каникулы. Тонкая, дерзкая, с короткой стрижкой. Совсем уже девушка – гораздо более женственная, чем образ в моей памяти.

Шёл тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Гречанка, с короткими волосами – все наши деревенские девчонки смотрели на неё косо, осуждающе шушукались и изо всех сил завидовали – столичная штучка! А Лула не обращала никакого внимания на сплетни: надевала открытое бикини и заливисто смеялась, плавая наравне с парнями.

Кстати, парни от неё не отходили, а бывшие подруги демонстративно вставали и выходили из таверны, когда туда заходила Лула. Я ревновал до чертиков и молча следил за её кокетством. Наверное, ей было одиноко. Но кто думает о чужих чувствах в 20 лет!

Июль выдался на редкость душный и жаркий. Солнце иссушило землю до трещин, трава высохла и торчала соломенными пучками вдоль пыльной дороги. Обычный ветер, приносящий облегчение к середине месяца, запаздывал. Крит задыхался от зноя. После полудня замолкали даже цикады, и весь мир погружался в душное дремотное марево. Люди уходили в спасительные белые кубы каменных домов, чтобы немного вздремнуть до момента, когда солнце начнёт клониться к закату.

В тот день я дежурил в таверне отца, засыпая за барной стойкой с ледяным фраппе в руке. Ни один безумный путешественник не рискнул бы выйти на такой солнцепек, не говоря уж о местных. Но долг есть долг, и я честно отрабатывал его, с трудом держа слипающиеся глаза открытыми.

– Пс-с-с, Гьорго! – услышал я сдавленный шепот. Обернулся.

В дверях таверны, прячась за кадкой с раскидистым кустом базилика, стояла Лула. В руках у неё был какой-то футляр. Лула нетерпеливо и призывно махнула мне рукой: мол, иди сюда быстрее, что стоишь!

Словно во сне, я подошёл к ней.

– Пошли со мной, покажу тебе кое-что! Быстрее, пока все спят!

Лула крепко схватила меня за руку и потянула за собой.

– А как же таверна? Вдруг кто придёт? – попытался сопротивляться я, уже понимая, что безоговорочно капитулировал.

– Ца-а! – прищёлкнула язычком она, – до четырёх нет таких безумных!

«Как мы», – подумал я и покорно потащился на солнцепёк вслед за безумной девушкой своей мечты.

Еле дыша, мы поднялись в горы и вошли во двор старинной часовни. Службы здесь проходили только по большим церковным праздникам, поэтому ни хозяйства, ни постоянного батюшки при часовне не было. На дверях висел огромный замок.

Лула заговорщически подмигнула и достала огромный ключ. Я предпочёл не спрашивать, откуда она его взяла, лишь молча помог ей отпереть замок, раздвинуть тяжелые деревянные двери настолько, чтобы можно было зайти, и закрыл их за собой.