Армейский народный академик

С какого момента начинается становление человека? Скорее всего, но не берусь спорить, с момента чего-то значимого в твоей жизни или череды памятных событий. Момент начала моего становления произошел тогда, когда я висел на тынообразном заборе, отделяющем территорию детского дома от нашего, зацепившись новым, только что купленным и в первый раз одетым пальто. Я не помню точной даты того исторического момента, но это произошло где-то в третьем классе школы. Это период перехода на новые – «хрущевские» деньги, когда моя мама – ночная няня в этом детском доме пыталась на двадцать семь рублей в месяц прокормить и одеть нас – троих детей. Этому предшествовала череда событий, круто меняющих мое совершенно безоблачное детство. Начиная с того момента, когда мой отец – герой войны, защищаясь, лишил жизни матерого, спасенного от расстрела «бериевской» амнистией и осевшего в деревне уголовника, присвоившего себе полное имя всесоюзного старосты – Михаила Ивановича Калинина. Исход этого был предопределен, вопрос заключался только в том – когда? где? и кто? Пытавшийся поставить на колени деревню Миша Калинин был многократно и жестоко бит до крайности прямым в отношениях моим отцом, только что вернувшимся с войны. Остальные старались с уголовником не связываться. Правда, в соседском доме, как память о том времени, до сих пор потолок возле печки зашит листом жести, куда ушел выстрел из дробовика Миши Калинина, пришедшего наводить порядок у двух празднующих победу фронтовиков. На счастье победителей, один из них – Николай Сафронович Ильин, ростом метр с кепкой, всю войну прошел во фронтовой разведке, вернулся с семью боевыми наградами и еще не успел растерять боевых навыков. Его прыжок из сидячего положения со стула спас им жизнь. Для нас же – детей моего возраста, дядя Миша был приветливым, добрым дядей, угощавшим конфетами. Это было правдой, ненавидя род человеческий, детей он из него выделял и любил. И этот факт был причиной того, что трагические события произошли в шестидесятом году, а не раньше. По крайней мере, его откровения «на мушке держал, да детей пожалел» под сомнение никто не ставил.

Моего отца, необузданно-прямого, называвшего вещи своими именами, а дураков – дураками, судьба как-то, до определенного времени, баловала. Всю войну прошел без ранения, единственный спасшийся из экипажа потопленного торпедного катера. К сожалению, любовь к «народному» напитку могла не раз погубить его и, в конце концов, в сорок шесть лет сгубила, но все-таки до определенного момента ему сильно везло. Даже на замечание «Вы пьяны» отец, оскорбившийся и ударивший поздравляющего его с наградой – Орденом Красного знамени – комиссара флота, был спасен резолюцией, наложенной на рапорте мудрым командующим флотом: «Матросов судить – с кем воевать будем?» (записано со слов друга и сослуживца отца, моего директора школы Лапина С. П.). Слава богу, в тот момент отец лишился лишь ордена, а не головы.

В любом случае, в долгом противостоянии фронтовика и уголовника произошло то, что должно было когда-то произойти. Вырвав из рук нападавшего кол, отец им же ударил и бил, вымещая всю накопившуюся ненависть. К несчастью, не сразу нашелся смельчак, который это прекратил, что могло если не изменить решения суда, то, по крайней мере, наказание облегчить. Сунувшийся гость уголовника – механик, парторг колхоза, улетел в канаву с переломанными ребрами, просто не замеченный отцом. Лишь позднее, подоспевший малого роста молодой бригадир решился броситься в ноги высокому широкоплечему гиганту, размахивавшему уже не колом, а двухметровым бревнышком. Нас, детей, от этого ужаса быстро спрятали у соседей, и, слава богу, никто из нас этого не видел. Но заявления односельчан «Спасибо, Иван, ты деревню спас» и их поддержка в суде Ивана не спасли. Этот факт сказался в дальнейшем при моем допуске после школы в академию Можайского и сестры, сдавшей в МГУ экзамены на два балла выше проходного, но на учебу не принятую по причине вдруг пошатнувшегося здоровья.