Дагестан – это гора на горе и сакля на сакле, а для Кондрата Задухи еще и – сотня неудач. Вчера случилась сто первая. От станции Дагестанские Огни колея шла в неглубокой, но крутой лощине, поросшей майской зеленью. Два трехмесячных теленка паслись рядом со шпалами. Длинный пассажирский состав «Москва – Тбилиси» вспугнул неразумных животных и погнал перед собой между рельсами. Вскоре неверные ножки подкосились, мордочки ударились о гравий и локомотив накрыл два рыжих тельца.
Кондрат Задуха голодной смекалкой тут же дошел, что дорезать уже погубленных телят и раздать по куску говядины своей босой команде – дело не только неподсудное, но даже похвальное. Выпростал из самодельных ножен старенький кинжал, подарок лезгина-табунщика, и ринулся с холма за добычей. Вдоль полотна бежало еще два охотника, такие же, как он, тощих и обношенных возвращенца из эвакуации на освобожденные земли.
Но у судьбы свои резоны. Оба рыжих малыша поднялись на дрожащие от страха ножки, потоптались между рельсами и пошли щипать траву на откосе. Выходит, и сегодня Фомке, и другому Фомке, прозванному дружками для различия – Хопой, и меньшему, Лаврику, придется перебиваться с сухаря на квас, а их невезучему опекуну обходиться и без того.
Вчера же отходил наскоро собранный из старого «дзержинца» и битых вагонов пассажирский «Баку – Ростов», и ватага безбилетников оккупировала и пульмановские, и товарные коробы. Задуха с Фомкой, оборвышем лет четырнадцати, вцепились в чей-то обитый сукном ящик и пролезли в перекошенную дверь, а слабаки Хопа и Лаврик остались в толпе на насыпи и уплывали все дальше и дальше назад. Поезд набирал ход, двое пацанов будто на месте бежали и размазывали слезы по чумазым щекам.
Свирепый, вспотевший в борьбе за место Фомка кричал с телячьего вагона:
– Не могут сесть, пущай бегут до пересадки!
Кондрат почувствовал, как сжимается сердце, не мешкая сгреб Фомку за шиворот и столкнул на уплывшую мелкую гальку, впопыхах протиснулся к дверному проему и пока примеривался, как бы посчастливей приземлиться, малоприметный ушлый кавказец в длиннополом пиджаке, похожем на бешмет, стянул с плеча Задухи его последнее богатство – двухрядку, передал за спину, своим в толчею. а малорослого, отощавшего недавнего солдата, как сноп прелой ржи, скинул на уже подоспевший мягкий дерн. Хорошо, что так, на камнях ногам не уцелеть.
Недорогая вещь по нынешним временам, гармонь – не харч, а для Кондрата цену имела. Он умел беседовать с двухрядкой и на лужке рядом с топчущими траву девками, и на батарее в минуты затишья на передовой. Растянет короткие меха, положит голову на деку и грезит о счастливой любви, рисует в уме красивое будущее, где вечно стоят рядом: он в вышитой украинской сорочке и молодичка в ромашковом венке. Потеряв в Харьковской котле кисть левой руки, точнее, четыре пальца, кроме большого, и чудом сохранив гармонь, он еще в госпитале наловчился бродить по басам, ловко переваливая культяпку с боку на бок. И люди и сам он удивлялся, как здорово получалось…
Про Кондрата Задуху знакомые беженцы говорили, что он ниже себя ростом. Здороваться с ним норовили за культяпку, хотя и непривычно хватать левую руку. Незнакомец, случайно тронув культяпку, одергивал свою руку, иной морщился, даже извинялся. А вот приятели – нет, они как бы упрощали, делали инвалидность под конец войны привычной. Лето и зиму Кондрат ходил без шапки. Какие там холода в окрестностях Дагестанских Огней! Правда, лето – пекло, и тут копна кудрей берегла от солнечного удара.
