Разговоры о наследии

Солнце клонилось к закату. Усыпанные снегом просторы блестели бликами закатных лучей, отражая загорающееся рыжим, алым и жёлтым небо. Оно обманчиво пылало, не принося тепла.

По заснеженной и не протоптанной дороге шли двое – отец и дочь. Родитель определённо казался больше из-за надетой пухлой куртки и шапки-ушанки с не завязанными нитками наушников, а вот ребёнок почти сливался с блестящим снегом: под тонким слоем оставшегося на вещах снега едва угадывались форменная зимняя куртка с цветной нашивкой кадетского корпуса, буро-зелёный рюкзачок, да и сама шапка-ушанка, чьи наушники за концы были привязаны под подбородком. Девчонка с именем Маша старалась шагать точно по оставленным родителем следам, однако порой оступалась, проваливалась, но тут же, сопя и фырча, поднималась и, перехватывая рюкзак, брела следом.

Впереди уже виднелись потемнения низких домиков, в чьих окнах загорался тёплый свет. Слышались лай собак и предвечерние крики домашней скотины. Отец и дочь вскоре преодолели непротоптанную дорогу – её засыпало за половину дня снегом, стихшим только как полчаса. Однако и дальше путь едва ли был легче или всё же был?

Маша приметила оставленные на проезжей битой дороге следы протекторов грузной машины. Они были достаточными для того, чтобы двое могли воспользоваться ими и пойти друг за другом. Отец также приметил их, и оба, осмотрев пустовавшую улицу деревни, продолжили дальнейший путь по одному из оставленных следов.

Стало легче, и Маша даже смогла оправить шапку, сползшую на глаза. Затем она чесанула холодный нос и тут же сморщилась – застывшие крупицы снега царапались.

Они шли по дороге всё дальше и дальше. Маша с тоской осматривала низенькие домики, чувствуя, как в груди также отдавало холодом, но ребёнок спешно списала это на холодную погоду – вон как лютый завывал над полями, тревожа высокие деревья лесополосы. В её воображении он предстал высоким синим чудом-юдом с длинной бородой в землю, в которой застряли шишки. Лютый раздувал грудь каждый раз, когда набирал побольше воздуха, чтобы снова завыть и засвистеть.

До дома оставалось ещё немного, когда отец вдруг спросил:

– И зачем ты Петрову в нос дала?

Маша позабыла о покосившихся домах, лютом ветре и посмотрела на отца. Скрывать то, что она не услышала вопроса было неразумно, как моментально рассудила девчонка, – отец спросил достаточно громко, чтобы можно было расслышать и через наушники ушанки.

Собрав в кулак всю кадетскую храбрость и воинскую малую честь, Маша выпрямилась, шмыгнула носом громче и, ослабляя нитку наушников, бойко выпалила:

– А чего он говорит, что женщинам в кадетке не место!

Отец хмыкнул. Дочь восприняла это как однозначный призыв продолжать разговор, оттого продолжила:

– Если и вправду было не место, то были бы у нас кадетские корпуса и училища, хм?

– И то верно, – согласился родитель, и запал ребёнка слегка спал, но не гордость от одобренных слов. – Но можно же не кулаками. А разговором.

Маша нахмурилась, оттянула уголок губ и вскинула брови, полные инея.

– Так это не показательно, – пробубнила она.

– А кулак – показательно? – уточнил отец.

– Да! – настаивала дочь.

«Ну это же очевидно!» – это Маша не рискнула произнести вслух, зато поспешила пояснить свою позицию:

– И доходчиво, и наглядно на следующие пару недель в виде синяка.