Все жанры Все авторы
Бедная любовь Мусоргского - Иван Лукаш

Бедная любовь Мусоргского

Страниц

95

Год

—

В основе этой книги лежит историческая находка - поеженная 1883 года записка, обнаруженная среди петербургского художника-дневникодержателя. Этот документ прилагается к немного захолустьему из старых газет вырезанному материалу о загадочной и таинственной арфянке, известной своей непростой профессией уличной певицы, чьи притягательные и удивительные мелодии озаряли петербургские трактиры. Эта найденная записка и статья настолько увлекли автора, что они стали отправной точкой для создания романа, в котором исследуется жизнь и переживания Мусоргского.

Однако, важно отметить, что эта книга - не биографическое описание Мусоргского, а прозаическое предание. Она превращает его жизнь в легенду, захватывающую и в то же время разыгрывающую тайну его странной и страшной судьбы. Используя хулиганские и гротескные детали, автор создает впечатляющую и трогательную историю о знаменитом композиторе, которая заставляет нас смотреть на его бытие с новой, удивительной и загадочной перспективы. Это уникальное и оригинальное прозаическое творение, способное провести нас через витиеватые ходы Мусоргского и окунуть нас в непостижимые тайны его жизни.

Читать бесплатно онлайн Бедная любовь Мусоргского - Иван Лукаш

Пожелтевшая записка

Пожелтевшая записка 1883 года, найденная в бумагах петербургского художника с приколотой газетной заметкой об одной из «арфянок», уличных певиц, бродивших в те времена по питерским трактирам, – вот что в основе этой книги.

Это не описание жизни Мусоргского, а роман о нем, – предание, легенда, – но легенда, освещающая, может быть, тайну его странной и страшной жизни.


Иван Лукаш

Госпиталь

Молодой офицер в расстегнутом темном мундире, с полотенцем, перекинутым на руку, тихо шел коридором военного госпиталя.

Ночное молчание, полное тупого напряжения, горячечных бормотаний за белыми дверьми, затаившаяся госпитальная тишина, в любую минуту готовая прорваться воплем страдания, делала походку молодого офицера особенно осторожной и чуткой.

Он двигался неслышно по плитам коридора, точно желал стать бесплотным в этой темноте, накаленной страданием.

Никаких случайностей – «происшествий» на казенном языке – ночное дежурство не обещало, и офицер, умывшись, собирался устроиться на ночлег в дежурной комнате на жестком и плоском, как черный скелет, диване.

Он вошел в дежурную без шума, прикрыл за собою высокие двери. В комнате горел газовый рожок. Фуражка и сабля висели на спинке промятого кресла красного дерева, там же была брошена гвардейская светлая шинель.

Другой газовый рожок горел у смутного, поцарапанного зеркала. Перед зеркалом офицер стал оправлять белокурые волосы, влажные от мытья, молодым, сильным движением он откидывал вьющиеся пряди со лба.

При туманном свете рожка ему странно понравилось в зеркале его лицо, хотя обычно, почитая себя уродом, рожей, он заглядывал в зеркало только по крайней необходимости.

Теперь лицо показалось ему как бы чужим, нежным и удивительно привлекательным.

Это было приятное и свежее русское лицо, без резких черт, слегка туманное, такое лицо, где нет запоминающихся подробностей, но все необыкновенно привлекательно мягкой простотой. Хорош был широкий, светлый лоб, а лучше всего было сочетание серых глаз с белокурой головой.

Он легонько насвистывал, разглядывая себя с любопытством, и его серые глаза внимательно и строго так следили из зеркальной мути, как бы намечался перед ним в глубине иной человек, не он, а другое непонятное и странное существо в темном офицерском мундире, с круглыми эполетами в мерцающей позолоте, с лицом таинственным и прекрасным.

Вдруг кто-то покашлял за спиной.

Офицер неприятно поежился и обернулся с неприязнью, точно был застигнут за таким сокровенным, чего не должен подсматривать никто.

На подоконнике полукруглого казенного окна сидел тот, кого офицер не заметил, когда вошел в дежурную. Это был молодой человек в сюртуке военного медика. Закинувши ногу на ногу, он покачивал ногой, обтянутой узкой штаниной на штрипке.

– Извините, что я покашлял. Я нарочно, чтобы обратить внимание, – сказал незнакомец, потирая маленькие белые руки. – Но не правда ли, вы насвистывали Шуберта?

– Шуберта, – подтвердил офицер с небрежной досадой.

– Опус 77, не правда ли, номер пятый?

– Пятый.

– Я очень люблю эту фразу у Шуберта. Только вы там, в переходике, извините, подвираете.

– Я не подвираю, а нарочно. Ищу другого перехода.

– Как так?

– А так. Ведь Шуберт что сделал в пятом номере? Он услышал на улице, где-нибудь в подворотне, венскую гармонику, и какой-то неуловимый ее переход, неожиданная волна дыхания, дали ему, можно сказать, тему для целой симфонии в две строки.

Вам может понравиться: