Свейкас, Виляу!

!

Балтийское море – Балтас юрас. Я люблю Балтику. Она всегда празднично-светлая, холодновато-сдержанная, чистая. А эта постоянная радость при встрече с ней, всегда неожиданная, и волнующее предвкушение этой радости, и томительное ожидание: когда же, наконец, откроется из-за дюн, ударит по глазам изумрудно-голубоватое, в белых барашках море. Словно праздник красок, который начался для меня этой весной в Самарканде, на площади Регистан, тлел где-то глубоко внутри, и разгорался, и своевольно выплеснулся здесь – от земли до неба, от горизонта до горизонта.

Вода была 17 градусов, наверху столько же. Укрывшись от ветра можно было даже загорать. Пока я болтался на волнах, спутница ждала на берегу, закутавшись в розовое полотенце.

Потом догоняла меня по влажной кромке песка.

Полотенце на раскинутых руках – уже моих – хлопало над головой, как парус.

Волны тут же слизывали наши следы.

Эти бесконечные пляжи так и манят бежать до горизонта.

Виляу, помнишь наш последний марш-бросок? Ты гордо отказался совершить его на мотороллере, как настоятельно предлагал тебе – уважает – сержант медицинской службы, уже веселый с утра и лихо гоняющий от старта к финишу, доставляя кого надо, в целости и сохранности. Не унижаясь трусцой, ты спокойно прошел 6 км шагом, брезгливо придерживая автомат, в котором, как ты уверял, и сосредоточено все мировое зло. За всю службу ты и держал его в руках раза три и, по-моему, ухитрился-таки ни разу не выстрелить. Как раз перед стрельбами отправился в заслуженный женой отпуск – стал счастливым отцом. Появился в казарме через десять суток, благостный, отъевшийся, с запасом зубных щеток и тюбиков несъедобной пасты.

Кстати, первое, что ты мне поведал, когда мы немного познакомились, и было твое доверительное сообщение, что здесь, в нашей казарме – воруют! Именно щетки и пасту. И почему-то, в основном у тебя. Это безобразие! Какие-то уголовники! Такое бурное возмущение как-то не вязалось с твоей комплекцией – 192 в сантиметрах и 120 в килограммах. Хотя, уже теперь, в наше постперестроечное время, я понимаю, что это было принципиальное цивилизационное различие между людьми, уважающими право частной собственности и не придающими ему особого значения.

Вполне возможно, что старшина нарочно заказывал самые вкусные сорта зубной пасты – апельсиновую и мандариновую. Для салаг это были настоящие деликатесы, особенно весной, когда уже все приедалось и хотелось чего-то необычного, дразнящего вкус и стимулирующего аппетит. Доходило до того, что прямо в столовой начинали бросаться хлебом.

Думаю, что в той пасте с пометкой детская ничего вредного не было – ведь это была наша, советская паста, уже изначально рассчитанная на многофункциональное использование. Бутерброды получались вполне приличные – сам пробовал. Одновременно возмещала и недостаток кальция в организме. Щетки, как и мыльницы, шли на поделки – в основном для наборных рукояток. Проще всего было носить это хозяйство в карманах, но ты, строго следуя букве устава, упрямо укладывал весь положенный ассортимент в тумбочку и с каждой получки покупал все новое. Именно эта приверженность букве и выделяла братьев-литовцев, давая повод к насмешкам и к раздражению (со стороны командиров).

Также неодобрительно ты относился и к моим экспериментам с той же зубной пастой. Только под конец нашей службы ты, скрепя сердце, согласился, что ее можно использовать и как дезинфицирующее средство – для обработки царапин и ранок. Вполне сносно заменяла она и одеколон после бритья. Так что она всегда должна быть в кармане, под рукой. Только сейчас пришло в голову, что ей можно замазывать глаза пленным, чтобы не зыркали, куда не надо. Кроме того, она должна оказывать и какое-то слезоточивое действие. А что может быть лучше плачущего врага? Только смеющийся друг.