Тело с историей

© Макеев А.В., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Зима в этом году удавалась на глазах: морозы ударили в середине ноября, снег улегся надолго, и преглубокий. Уже в четыре часа дня опускались на землю ранние сумерки, плотные, как ватное одеяло. Падали неторопливо белые хлопья.

Все, что было грязного, угловатого, некрасивого, все снег укрывал, сглаживал, скрадывал снегопад. Уютно, как в детской цигейковой шубе. В такую погоду так и тянет благодушествовать, особенно если ты не на машине и спешить никуда не надо. Ощущаешь спокойствие перед лицом чего-то огромного, важного, неминуемого, того, что выше мелочных обид, ссор и суеты. На человека с чистой совестью снисходит умиротворение, на человека с отягченной – тоже снисходит, пусть и иное: спокойствие отчаяния и осознание, что назад пути нет, ничего исправить нельзя. Что тоже в каком-то смысле умиротворяет.

В подобном расположении духа легче легкого совершить невозможное. Например, набрать номер и попросить прощения – да хотя бы и у заклятого врага. И подавно – у того, с кем много лет жили душа в душу, вместе проходили путь от стихоплетства банального и трех аккордов до стадионов, фестивалей, полных сборов, а потом просто расплевались на старости лет – глупо, погано, по сути – не из-за чего.

Набрать номер, терпеливо выслушать гудки, дождаться ответа:

– Да.

– Я рядом. Заскочу?

– Конечно.

И вот завершен знакомый путь, знакомые ворота по-знакомому скрипят. А вот и сам он – знакомый-презнакомый, как всегда – душа нараспашку, куртка на голое тело, потому что такой он человек, всегда ему жарко, рвется огонь изнутри. Вот и сейчас: глазища горят, шальные и веселые, улыбка от уха до уха. Падают снежинки, умащиваясь, как в гнезде, в жестких волосах, уже с сильной проседью. И морщины появились.

– Вот и ты, – басит он, по-медвежьи обнимая, – рад тебя видеть.

– Поговорить…

– Обязательно, давно пора. Сперва чайку, а потом уж, отогревшись, отдышавшись… идем, идем, нечего вола пинать. Скоро понаедут.

И, как на грех, в этот момент начинает пиликать в кармане чертов телефон.

Выругавшись, он перехватывает за черенок лопату, которой только что чистил дорожку, и, крякнув, запускает под небеса наработанным жестом, точно биту в городках.

С треском сыплются на снег проволочки, радиоштуковины, спланировав привидением, ткнулась в сугроб антенна.

– Вот теперь будет тихо и никто не помешает. Пошли.

– Господин полковник! Вы меня слышите?

– Что? – хмуро бросил Гуров.

– Вы не могли бы скрежетать протезами потише? И без вас неважно слышно.

– Ну извини.

Зол был полковник Гуров, зол и разобижен, но все-таки не удержался, хмыкнул горько. Никак не привыкнуть к тому, что это для всех прочих он – человек-загадка, сплошная терра инкогнита, а для любимой супруги – книга, распахнутая настежь, аж страницы шуршат. Сто раз перечитанная и наизусть заученная.

Мария удовлетворенно кивнула – мол, то-то же, – вернулась к телефону и попыткам уразуметь, куда все-таки повернуть.

Гуров же упрямо продолжил следовать по маршруту, проложенному навигатором. Доверие к гаджету было подорвано, но другие варианты пока отсутствовали. Не останавливаться же прямо тут, на дороге в полторы полосы. Да и не развернешься.

«Врет ведь, как Троцкий, – недовольно думал он, глядя, как адское устройство, то и дело залипая, радикально меняет пути к цели, – ну вот куда тут? Заборы-то, заборы! На Рублевке таких нет. И хоть бы указатель какой повесили, любители бродилок по закоулкам».