Погружение

На самом деле это была ванная недостроенного дома в Сомали, в две тысячи двенадцатом году. В стене, откуда должна выходить труба, чернела дыра, а пол шел под уклон, к сливу, куда должна была стекать мыльная пена. Когда-нибудь тут подключили бы душ. Когда-нибудь ванная стала бы обыденным, малозначительным местом. Но не для него. Для него она была темной и зловещей.

Он старался оставаться в углу, куда обычно не добирались отвратительные твари и не доносились запахи. Бетонный пол трескался там, где он его царапал, мочиться приходилось в яму, прикрытую куском картона. Он пытался быть осторожнее, но картонка промокла от брызг, и над ней жужжали мухи. Канавка слива занимала все его мысли. Он пытался отбросить их, но не мог перестать думать об этом. Такая узкая, неглубокая, она все же шла куда-то к свету.

Он дернул головой и упал, отбросив ногой картонку, открыл яму. Ноги болтались над грязной дырой, а грудь и голова – над сливом. Кровь стекала вниз, замерзая.

Здесь был ледяной ад, а мир снаружи сгорал. Он подумал вдруг, что Кисмайо находится слишком близко к солнцу. Он просунул руку в дыру в стене и держал ее там, пока кожу не начало жечь. Потом поменял руку.

Тюремщики каждое утро бросали ему еду. Иногда она попадала на грязную картонку. Пальцами он расковырял какой-то фрукт – внутри серела кучка чьих-то яиц. Поднеся фрукт ближе к лицу, он заметил копошащуюся среди них личинку, которая тут же переползла ему на палец. Она была белая, с черным хоботком – как черно-белые куфии бойцов. Он съел личинку.

По утрам он особенно остро ощущал свою несвободу. Он слышал плеск Индийского океана и вспоминал туристические и деловые поездки на кенийское побережье. Как он просыпался в старом отеле с выщербленными раковинами и текущими кондиционерами, плавал баттерфляем в теплом бассейне, пока руки не начинали отказывать, бегал по отельному пляжу до самых скал, там плескался в мелкой воде и медленно возвращался в отель, наслаждаясь невероятной тишиной, которая бывает в тропиках на рассвете, когда ни один порыв ветра не шевелит листья пальм, а птицы молчат и не двигаются.

Он сел в углу и стал вспоминать обязательный ледяной душ, отглаженную льняную рубашку, мальчика, у которого за пару шиллингов покупал «Дэйли нейшн» и «Стандард», и завтрак на веранде – папайя, омлет, тосты и кенийский чай.

На нем была мокрая насквозь футболка, которую дали они. Грязная, обвисшая, с большой надписью «Biggie Burgers». Он скреб пол, рисуя на нем какие-то фигурки, и быстро исцарапался. Как-то ночью из слива вылезла крыса. Услышала его дыхание и остановилась. Немного повозилась, тихо дыша, и убежала обратно. Однажды он видел луну сквозь дыру в стене – серебряный луч – и вспомнил, как устраивался спать в зимнем лесу, чистом, звенящем и бесконечном. Британская армия тогда устраивала учения в Финнмарке. Он смотрел сквозь еловые ветви и видел луну, а под ним скрипел снег. Он знал, что прекрасно проведет ночь под елью, и думал о том, не бывает ли здесь ветра, который может согнуть дерево и сбросить с него снег.

Когда не было луны, он тонул в той черноте, которую видела Дэнни, исследуя подводные глубины. В такие ночи он стоял, опершись одной рукой о стену, и мастурбировал. Он не думал о ней в такие минуты. Он пытался действовать механически, сосредотачиваясь на прикосновении, не думая о лицах и телах, тихо, не оставляя запаха. Ему хотелось загадить эту комнату.