…Так навсегда!

© Mike Lebedev, 2012

© Оформление, ДМК Пресс, 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Моим папе и маме, без которых вся эта лирическая история, по-видимому, вряд ли бы произошла

Когда-то я хотел написать три книжки. Одну – про детство: ну, какой же русский писатель без своего «Детства»? Вторую – про людей, без которых я бы ни за что не вырос тем, кем вырос, и никогда бы не стал тем, кем стал. Ну и третью, само собой – про московский «Спартак». Потом немного подумал и понял, что на самом-то деле – это все об одном и том же, просто разными словами. А иногда и одинаковыми. Поэтому книжка будет одна, зато большая. Ну или маленькая, если ничего не удастся вспомнить. Хотя вряд ли. Такое не забывается. Ни детство, ни люди, ни «Спартак». Вот же и говорю – практически одно и то же!

Ну и – к делу.

Детство выплывает внезапно. Почти из ниоткуда. Ты вдруг цепляешься за что-то и, как скалолаз, поднимаешься шажок за шажком, вспышка сознания за вспышкой, но только не вверх, а вниз, куда-то туда, вглубь… и, как сквозь облачность, прорываешься через что-то бывшее, но неважное – и неожиданно над тобой снова чистое, голубое небо… как в детстве.

Я почти не помню деда. Так, несколько неясных, обрывочных картинок. Вот он качает меня на ноге и поет: «Как на липовой ноге, на дубовой калиге…» Я не знаю, что такое «калига». И не хочу знать. «Калига» – это дед. И еще вот эта серая коробочка рядом с ним. Коробочка – это тоже дед. И только потом, в нежно-подростковом возрасте, вдруг заинтересовавшись содержанием табачного ларька, выясняю: коробочка – это просто пачка папирос, папирос «Дымок». И я вспоминаю все… и как я, еще картавя, говорю: «Дед, не куи в избе!» – а все вокруг смеются, хотя это больше по рассказам… но теперь я уже – помню. Сам.

Дед умер, когда мне не было трех.

В половину седьмого мы идем встречать отца с работы. Я еще не понимаю, что такое «время» (как, впрочем, не понимаю и сейчас) и что такое эта самая «половина» – но я точно знаю: это когда обе стрелки на часах смотрят почти вниз. Тогда мы будем собираться и выходить на улицу. И я в нетерпении буду стоять, просунув голову между облупившимися прутьями ограждения, и смотреть вниз на бегущую лестницу. И мне до сих пор всегда хорошо в половину седьмого, даже если я просыпаюсь рано утром. Просто потому, что обе стрелки смотрят почти вниз, и значит – мы сейчас пойдем встречать отца.

А потом будет уходить мама. Мать работает «в ночь», чтобы днем сидеть со мной. И мы опять пойдем в метро (но уже не в этот день, а в другой) – только теперь мне будет грустно. Даже если мне дадут разменять монетку в автомате. Хотя это – невообразимое счастье! Ты аккуратно опускаешь сверху – а снизу с веселым звоном вылетают пятачки! Желтый аппарат – десять копеек, зеленый – пятнадцать, но самый лучший – это красный, там вылетает целых четыре! А потом мама сядет в поезд, и он с грохотом унесет ее в тоннель – «на работу». А я буду воображать себе, как где-то там, вдалеке, мама будет стоять и опускать в автомат монетки. Потому что это и есть – «работа». Собственно, я и сейчас так думаю.