Зимний вокзал

Снег шёл так густо, будто кто‑то над городом встряхивал подушку, и миллионы белых перьев медленно опускались на крыши, на фонари с тусклыми ореолами, на рельсы, превращая сталь в мягкие линии, на людей – делая их силуэты одинаково тихими и немного потерянными. Ветер не свистел – он шептал, и этот шёпот путался в клубах пара, исходивших от локомотива, словно сам воздух был паровым.

Вокзал был старый, с витражами, потемневшими от времени, с каменными львами на фасаде, чьи морды упрямо глядели туда, где начиналась дорога. Внутри пахло углём, мокрой шерстью и кофе – крепким, почти чёрным, как ночь, которая не хотела уходить. Часы над кассами сердито щёлкали, и чем ближе к целому, тем настойчивее казалось их тиканье, будто они подгоняли не пассажиров, а саму зиму.

Анна задержалась у двери на платформу, чтобы привыкнуть к ветру и свету. На ней было неброское серое пальто с бархатным воротником, который щекотал кожу, когда она подняла его повыше. Перчатки – старые, мягко разносившиеся за годы, – и маленький чемодан с потертым углом, на котором темнела обожжённая отметина: след того самого лета, когда всё казалось простым. Она раз смотрела на часы, пересчитывая в уме оставшиеся минуты, хотя поезд всё равно задерживался. Её дыхание становилось белым, как тот лист, где она однажды так и не решилась дописать признание.

Громкоговоритель треснул, как льдинка, и женский голос сообщил: «Поезд на Вену задерживается на сорок минут из‑за погодных условий». В толпе кто‑то недовольно застонал, кто‑то – облегчённо рассмеялся, словно с него сняли обязанность принимать решение прямо сейчас. Анна почувствовала, как внутри всё негромко, но заметно сжалось – не от холода, от неопределённости. В сорок минут можно успеть всё, а можно – ничего.

Из белой завесы на противоположном краю платформы вышел мужчина. Он появился не сразу – сперва она заметила тёмное пятно пальто, потом – движение руки, прикрывающей книгу от снега, а потом – лицо, на котором застыл тот самый взгляд, что бывает у людей, умеющих подмечать детали и молчать, когда слова мешают. Он шёл неторопливо, будто давно здесь, в этой погоде, и спешить – значит разрушить что‑то хрупкое.

Их взгляды столкнулись случайно: Анна просто провожала глазами очередной снежный клубок, а он – искал табличку с номером пути. Столкновение оказалось тихим, но ощутимым – как лёгкий удар плечом в переполненном трамвае, после которого оглядываешься. Мужчина едва заметно кивнул, вежливо, и хотел было пройти, но замер на полшага.

– Вы, кажется, замёрзли, – сказал он на удивление мягким голосом, не слишком громко, чтобы не спугнуть тишину снега. – Здесь ветер прямой, отсыреете.

Анна улыбнулась краем губ.

– У ветра свои планы. Иногда полезно им подчиниться.

Он чуть наклонил голову – так слушают музыку, в которой что‑то не сразу ясно. Подошёл на расстояние, где чувствуется тепло человека, и всё же остановился, оставив ей пространство. Ближе – значило бы навязываться. Дальше – значит говорить сквозь снег.

– Зал ожидания сейчас пустеет, – заметил он. – Люди уходят в буфет переждать. Там кофе не лучше, чем здесь воздух, но по крайней мере горячий.

– А здесь – честнее, – ответила Анна, и почувствовала, что говорит не о ветре.

Он улыбнулся, и у этой улыбки была своя сдержанность, будто он привык держать на цепи и радость, и боли. Книга в его руке – тонкий томик в зелёной обложке, края страниц чуть распушились от влажности, – пахла типографской краской и чем‑то терпким, может быть, кожей перчаток.