Дорожные машины всегда чуточку неприличны, как разобранная кровать. Зачем так остервенело вгрызаться в асфальт? Откуда это упоение работой? Ведь бросили-то асфальт кое-как, не любовно и не бережно. Впрочем, какое дело машине до того, как и кто пахал до нее. Но тем не менее удалось подглядеть кусочек истины: переделывая что-то, люди проявляют гораздо больше энтузиазма, чем творя новое.
Огромное удовольствие доставляет счет. Особенно вычитание. Вычитать из дохода расход и видеть, что капелька еще остается. Остается на черный день, но лучше – для подрастающего поколения. Бывают переходящие капельки.
Ну что ж. О детях, так о детях. Им всегда завидуешь. Если кое-что уже понял. Как начал завидовать – значит, стал умным. Перестал – еще умнее.
Пошел дождь. Пойди и ляг на кровать. Сойди с ума от погоды. Ей все равно. Ты, конечно, не обижайся, но ей действительно все равно. Ей даже не может быть не все равно. Можешь ее пожалеть. И не сходить с ума.
Может, в этом и есть какой-то резон. Написал фразу, еще не зная, что последует далее. Но, впрочем, научись произносить ее так, как англичане и больше, наверное, американцы, произносят свое "well". Причем, ошибочно думать, что смысл предложения здесь в слове "резон". Отнюдь. Самое существенное в этой фразе – неясность слова "какой-нибудь". Народы, наверное, переворачиваются с бока на бок тогда, когда прерывают свой зевок, захлопывают пасть и вместо протяжного "какой-нибудь" получается рявканье – "какой?".
Жаркая ленинградская суббота. Июль. Душно.
Город еще не остановился после рабочей недели, но блеск в глазах другой – покупательский.
Иду по Невскому. Сдуваю, вытянув нижнюю губу, мокрые от пота волосы с глаз и смотрю на направленное движение людей и машин. Ток жизни. Поток информации. Потоп.
Дети ловят рыбок в Фонтанке. Город ловит детей. Рыбки умирают быстро в полиэтиленовых, стеклянно блестящих на солнце пакетах или на асфальте под колесами. А дети… Только пять процентов детей рождалось совершенно здоровыми в ту пору в Ленинграде – городе белых, как прах цивилизации, ночей.
Думаю о высоком. О жизни.
На углу Невского и Литейного в глаза красный свет. Стою. И тут же, рядом, но сзади, мягко притормозил серебристый, слишком вытянутый для отечественного микроавтобус. Обернулся и смотрю полминуты. Борта ровные, окна только в кабине. Из-за хрустально чистого лобового стекла виднеются физиономии двух сияющих не нашим сервисом парней. Что-то весело жуют и запивают это что-то кока-колой. Тот, у которого левая рука лежит на руле, в правой держит огромную двухлитровую бутыль. Из-за повернутых ветровых стекол дунуло музыкой. Пешеходы на Невском на мгновение превратились в участников клипа Майкла Джексона.
Зеленый. Пошли! Микроавтобус плавно тронулся и проплыл мимо. Happy end – прочитал я большие синие буквы по диагонали борта.
Трогаю за рукав прохожего и киваю головой вслед удаляющемуся серебристому чуду.
– А, это? – говорит прохожий, – новая похоронная служба. Совместное предприятие.
Отпускаю прохожего и иду дальше.
Думаю о серьезном. О смерти.
А я никуда не улетаю. Иду медленно по Лиговке-Лиговке. Я – белый человек в черном от весны городе. Я – призрак. И я никуда не улетаю. Хотя… вот… красно-желто-синий человек (рубашка!) выскочил из дверей. А над створками надпись: касса аэрофлота. Заманчиво. Бог с тобой, ты – призрак. Ты призрак и, значит, бог без тебя. Хотя ты с богом. Но бог, оказалось, с теми, кто улетает. Не с тобой. Не со мной.
