Миражи бездны

Космос. Бездна, чернильная и безмолвная, испещрённая холодными искрами звёзд, вытягивалась во все стороны, казалось, навечно. Здесь, на далёкой периферии исследованного пространства, затерянной между пульсарами и реликтовыми флуктуациями, дрейфовала станция «Окулюс» – одинокий глаз, вглядывающийся в суть самого бытия.

Она не вращалась. Она не гудела. Она дышала. Тихо, едва слышно, словно прислушивалась к дыханию самой Вселенной. Станция была построена на границе между известным и невозможным, где законы физики начинали вести себя непоследовательно – дрожали, ломались, менялись местами, как строки кода в сломанной симуляции.

Окна обзорного отсека выходили в пустоту, но не были пустыми. За ними искрились струи межзвёздной пыли, клубились молекулярные туманности, как если бы сама Вселенная в этом месте пыталась рисовать своё собственное лицо. Свет здесь не просто освещал – он вибрировал, он говорил. И те, кто слушал достаточно долго, начинали слышать странные вещи.

Сама станция пахла холодным металлом, озоном и чем-то неуловимо сладковатым – химическим следом прошлых ремонтных работ или, возможно, чем-то иным. Воздух был насыщен невидимыми частицами, от которых лёгкие, казалось, начинали работать медленнее, словно прислушивались.

И в этой тишине – жила она.

Мира Грэй стояла на смотровой платформе, касаясь перила. Прозрачный материал под её ногами слегка вибрировал, откликаясь на её вес, и казался не стеклом, а застывшей водой. Внизу – бездна. Вверх – бесконечность. Внутри неё – тревога, похожая на музыку, которую не слышишь, но знаешь наизусть.

Она была здесь уже двести семьдесят третий день. И каждый день был почти идентичен предыдущему. Почти.

– Ты слышишь это, Арис? – тихо произнесла она.

Андроид стоял в полуметре, бесшумный, безупречно прямой. Его покрытие – матовое, напоминающее выцветшее серебро. Лицо – гладкая маска с мягкими линиями, не имитирующая человеческие эмоции, но не отталкивающая.

– Я воспринимаю только тишину, – отозвался он после короткой паузы. – Однако, согласно логам, вы задаёте этот вопрос уже в семьдесят четвёртый раз.

– Потому что я слышу. Всё отчётливее, – она прищурилась. – Это не ошибка. Это зов.

– Источник звука?

– Не звук. Шёпот. Он как… внутреннее эхо. Волна между мыслями. Как будто кто-то существует снаружи, но проникает внутрь.

Арис не ответил. Он не обладал воображением. Зато у Миры его хватало на двоих.

С тех пор, как пропал Рик – её брат, её единственный родной человек, – Мира не могла смириться. Он исчез во время работы на станции, просто… пропал. Последний сигнал, зафиксированный из его лабораторного отсека, содержал обрывок фразы:

«…мысль… стала геометрией…»

С тех пор – тишина.

Мира вновь обратила взгляд наружу. Космос казался живым. Иногда она даже ловила себя на мысли, что он наблюдает за ней. Не просто как бездушное пространство, а как… существо. Не любопытное – голодное.

Внутри станции всё напоминало храм, построенный в честь научного абсолюта. Гладкие стены из полимерной керамики, бесшумные двери, стерильные залы с электронными арками. Но её комната была иной. Она превратила её в убежище. На стенах висели распечатки фрактальных карт, семейные фотографии, даже старая гитара Рика, которую она забрала после его исчезновения.