Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

© Е. А. Костин, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

Рано или поздно в жизни каждого исследователя русской литературы наступает момент, о котором он подсознательно думает, но отодвигает на потом, – когда он должен определиться со своим отношением к Пушкину. Причем, это отношение, конечно же, должно отличаться от поверхностных и эмоциональных восклицаний и суждений, повторяя вновь и вновь – Он наше все, он солнце русской поэзии, не было бы Пушкина – не было бы ничего. И не потому, что это будет неверным высказыванием, как раз наоборот, формулы эти, когда-то раз произнесенные, стали частью нашей устойчивой национальной мифологии, посвященной Александру Сергеевичу, но вопрос в другом – что именно ты можешь увидеть своего в его творчестве, биографии, всей его деятельности как поэта, публициста, историка, философа, общественного деятеля (да, именно так, поскольку ни движение декабризма, ни все вольнодумные речи демократов и радикалов XIX века, невозможны без его стихов о Вольности, без «Бориса Годунова» и «Медного всадника», без самого воздуха свободы, который разлит во всем его творчестве).

Одна из центральных тем в пушкинистике – это, безусловно, понимание общего духа пушкинского художественного мира. Кем он был – атеистом или богобоязненным христианином, человеком эпохи Просвещения с явным западным привкусом или настоящим русаком – петровского, а где-то и Николая Павловича оттенка, если вспомнить его стихи о Польше («Клеветникам России», «Бородинскую годовщину», стихи о самом царе), что считать главным в его творчестве – «Евгения Онегина» или «Капитанскую дочку», «Бориса Годунова» или позднюю лирику, «Маленькие трагедии» или «Повести Белкина»? Не видно конца и краю спорам и разным точкам зрения. Да ведь и не только сейчас. Так было всегда, и началось почти сразу после его смерти.

Может быть, таинственная связь Пушкина со своими читателями, а шире – со своим народом, проявилась в ситуации его смерти и похорон, когда т ы с я ч и людей (по свидетельству очевидцев, а это просвещенные Карамзины, не склонные к преувеличениям, их было не менее 20 тысяч, что является колоссальной цифрой для того времени) приходили в дом поэта, чтобы проститься с ним, стояли громадными толпами на набережной Мойки, на Невском проспекте, когда на самом деле перепуганное правительство вдруг увидело в э т о й смерти, как и в смерти Александра Первого, повод для общественного негодования, для бунта, давно зная и понимая, что сам поэт не разделял взглядов о насильственном свержении власти. Об этом будут писать и В. А. Жуковский в письмах генералу Бенкендорфу и кн. П. А. Вяземский в письме к великому князю Михаилу Павловичу. Но в таком как бы в н е з а п н о м и неожиданном проявлении чувства поклонения и любви простого народа к своему поэту было нечто большее, чем жалость по ушедшему таланту, по автору любимых произведений, в этом была скрыта та тайная, но сильнейшая любовь народа к своим святыням, которые необходимо всегда помнить и всегда оберегать. Пушкин стал для него, народа, такой святыней культурного рода. Это был, может быть, акт первого сильнейшего духовно-культурного самосознания русского народа, после которого оказалось возможным появление и осознание и Гоголя, и Толстого, и Достоевского, и Тургенева, и Гончарова, и Чехова и других гениев русской литературы как учителей и защитников, как пророков и святых. Именно с Пушкина – и кристаллизуется это именно сразу после его смерти – возникает устойчивое отношение в русском обществе к слову, как к основе собственного существования, как к критерию внутренней жизни, как к ценности, которую раз и навсегда приняв, необходимо беречь. Сохранять русское слово – это защищать Пушкина, и наоборот. Просто п о н я т ь такое невозможно, с этим можно только жить, размышляя над онтологическими ценностями бытия целого народа, выразившимися преимущественно в сфере художественно-эстетической.