Если бы не война

Улицы города были пусты. Словно вымерли за несколько часов. Все были на набережной. Несколько пароходов стояли у причала, принимая пассажиров. Люди толпились с повозками, чемоданами и свертками, но в воздухе почти висела тишина. Время от времени слышались приказы офицеров, их выполняли спокойно и без паники. Словно репетировали эвакуацию месяцами. А указания мужчин – всего лишь советы режиссера.

– Бабушка, поехали с нами, – говорил маленький Паша, одетый в старые брюки из плотной ткани и потрёпанное пальто.

Женщина лет 80, со множеством морщин на лице, гладила мягкие волосы внука, вытирая рукой слезы, которые не желали останавливаться.

– Я приеду, обязательно приеду, но позже. Мы с Волчком еще побудем тут. Надо же кому-то за домом смотреть, – улыбалась старушка, пряча слезы. Пес Волчок бегал около Паши, виляя хвостом, требуя к себе внимания. Мальчик погладил жесткую шерсть собаки, потрепал его за ухом. Пес лизнул руку Паши и весело гавкнул.

– Мама, я все же настаиваю на твоем отъезде, – сказал офицер лет 40, высокий, с густыми черными усами, застегивая пальто. – Черт, как дует.

– Да куда я поеду. Старая я, кому нужна. Лучше позже приеду. Не могу я Севастополь оставить. Пусть с красными – не могу.

– Я напишу, как только мы устроимся, и ты сразу приедешь. Извини, мне нужно сделать несколько распоряжений перед отплытием. Нечего так прощаться, когда скоро увидимся снова в Берлине или Париже. Я буду тебя ждать, – добавил офицер. Он смотрел в глаза матери, глаза покраснели, скулы играли на его лице, крепко обнял на прощание и ушел, не оборачиваясь.

Все это время Паша снизу вверх смотрел на бабушку, которая зачем-то все время поправляла платок на плечах.

– Иди, милый, не стой на ветру, заболеешь. Уже носом шмыгаешь. Вон там мама стоит. Ты куда бы хотел, в Париж или Берлин? Папа еще не знает, куда вы поедете.

– Не знаю. Я еще никогда там не был, – сказал мальчик, погрустнев.– Но когда ты приедешь, пойдем вместе в магазин, как на Нахимовской улице когда-то. Я куплю тебе новый платок, когда вырасту. Вместо того, который порвал, – прибавил он стыдливо. – Он будет еще лучше! Честно-честно, бабушка!

Старушка крепко обняла внука, молча рыдая, чтоб Паша не услышал, не испугался. Мальчик тоже обнял бабушку маленькими ручками, стараясь обнять ее всю, хотя у него это еще не получалось.

Прозвучал громкий гудок парохода, возвещающий о скором отправлении. Бабушка поцеловала Пашу в лоб, посмотрела еще раз в его голубые-голубые, широко открытые глаза, поправила бедную одежду на нем:

– Иди, Пашенька. Иди, родненький. Купите там тебе новые ботинки. Эти совсем износились.

Мальчик улыбнулся бабушке в последний раз и убежал к родителям, грузившим багаж. Мимо проходили женщины, мужчины, дети. А бабушка стояла позади всех, смотрела высветившими глазами на густой черный пар, валивший из труб, уже не вытирая слезы, а давая им литься свободно. Волчок, уже спокойный, сидел рядом, высунув язык и часто дыша, иногда поскуливая и смотря на старушку. Он не понимал, куда едет его любимый Паша, почему его забирают, почему столько людей вокруг и почему старушка плачет. Выйдя из оцепенения, бабушка позвала пса и они вместе неторопливо побрели домой. Старушке было тяжело идти, болели ноги, щемило сердце. А Волчок терпеливо, медленно шел рядом.