Онфимка

***

В некотором месте на земле жил-был мальчик. Лет ему было что-то около восьми, но может и больше, а может и меньше, ведь люди в то время еще не считали нужным вести запись своих чересчур кратковременных лет.

Мальчик жил – не тужил в деревянном тереме, в окружении своей большой семьи, в селении, расположенном на пологом холме, в самом прекрасном месте на земле – Ополье. Хотя, будем честны – нигде кроме Ополья вся семья мальчика и почти все сельчане никогда не были. Был в Господине Великом Холмгороде только старейшина Нежила, да и тот всего один раз – принимал участие в Соборном вече, на которое собрались все роды и племена избрать себе единого мудрого правителя. Ни о чем тогда не сговорились, передрались в очередной раз, да разбежались по домам ни с чем. Только и осталось от того похода, что сказки да басни, которыми потчевал Нежила детей еще много-много лет.

И вот одной снежной и злой зимой пришла в селение Морь… Стала она уносить людей одного за другим, порой не щадя целые семьи – всех до единого в доме забирая с собой… Семья мальчика ушла одной из первых. Людей живых было еще много и было еще кому хоронить умерших. Для моровых устроили отдельное кладбище, наскоро сбив домовины в чаще леса, подальше от доброго кладбища и святилищ. В домовины укладывали сначала семьями, а потом уж стали свозить всех подряд, так как людей оставалось так мало, что им было все труднее и труднее что-то делать.

Вот уже скоро как месяц мальчик жил совсем один. Онфимка – так звали нашего доброго героя – каждое утро разводил печь, а потом вставал у домашнего святилища, где стояли маленькие боги, вырезанные папиным другом Проном-краснодеревщиком*. Они были такой тонкой красивой работы и еще так умело расписаны разноцветными красками, что смотрели на Онфимку со святого места почти как живые. Мальчик высокого поднимал обе руки к солнцу и почти как папа сурово и важно говорил:

– Утреневай, Отче Перуне! Научи меня прожить этот день! – и чинно кланялся на восток, туда, где всходило солнце. И шел сам себе готовить завтрак.

Сегодня Онфим взял большую шуршащую луковицу, кусок вяленого мяса, вчерашнюю распаренную репу. В чугунке развел немного топленного масла, кинул туда порубленный лук, мясо и репу. Выбил к ним четыре яйца, посолил, вымешал и поставил чугунок в уже теплую печь – упариваться. Сверху накрыл плоской деревянной крышкой.

Вскорости по всему дому потек яркий аромат яичницы. Онфим хорошо помнил, что делала мама. Выждав минут двадцать, он схватил ухват, вытащил чугунок из печи и с грохотом поставил его на стол. Крышка скатилась вбок и к потолку полетели волны вкусного и жирного пара.

Онфим схватил папину ложку – ведь теперь он глава семьи, раз единственный остался жив – и стал жадно глотать еду. Лепешек или хлеба он испечь не мог, эту премудрость знали только мама да бабка Пестимия. Но и без них было вкусно.

После завтрака он швырнул чугунок во двор на кучу золы и песка. Надобно отметить, что в ту эпоху мыли посуду вот таким интересным способом: натирали золой или песком, а затем прополаскивали в большой деревянной кадушке. Воду же потом не сливали, а отдавали пить собакам, так как для них там сохранялись кое-какие питательные вещества.

– Потом помою, – громко сказал мальчик, глядя в одну точку в пустоте, как будто видел там кого-то или перед кем-то отчитывался. Вообще-то это он говорил маме. Она хоть и умерла, как и все, от Мори, но по-прежнему была где-то совсем рядом, Онфим это чувствовал. Ведь она его любила больше всех. Поэтому Онфим каждый день давал ей отчет о своих действиях. Рассказывал о горестях и радостях. Просил помощи.