Реки судеб человеческих

Послеобеденное солнце было все еще очень горячим, таким оно бывает в мае, когда лето только на пороге, и к солнечному жару еще не успевают привыкнуть. Солнце накалило борта деревянной лодки, металл весельных уключин и грудь шестнадцатилетнего юноши, устроившегося на корме. Курт Рихтер лежал с закрытыми глазами, закинув правую ногу на борт, и лениво пошевеливал левой, опустив ступню в скопившуюся на дне лодки воду. Солнце пронизывало его веки, заливая глаза красным цветом, и ему казалось, что он видит свою кровь, свою яркую, красную, ликующую кровь. Красное проникало глубже, растекаясь по жилам, несло энергию, которой он и так был переполнен. Впереди лето, свобода, счастье!

– Эй, на судне! – Курт еще не успел, оттолкнувшись ладонью от горячих досок кормового рундука, встать на ноги, а Иван уже столкнул лодку, нос которой цеплялся за неглубокий желто-серый песок пологого берега, в воду, и она тут же, словно обрадовавшись свободе, стала разворачиваться по течению, слегка покачиваясь на мелкой волне. Курт подал Ивану руку, помогая забраться на борт. Ванька справился бы и сам, но в правой руке у него было ведерко с черноземом, в котором извивались, дожидаясь своей участи, дождевые черви.

Пятнадцатого мая одна тысяча девятьсот тридцать второго года Курту исполнилось шестнадцать. Иван был старше почти на год, и в ближайшие выходные их семьи и друзья будут праздновать его семнадцатилетие.

У ребят было четыре удочки. Срубленные зимой в орешнике, высушенные в сарае под потолком и затем к весне очищенные от верхнего слоя коры, удилища сушили уже на воздухе, после чего протирали смоченной в масле тряпкой и только после этого красили масляной зеленой краской. Получалась удочка не хуже фабричной. Заправлял этим сложным процессом отец Ивана, Семен Сенцов. Ванька с Куртом помогали на всех этапах производства, суетясь часто без толку, но с великим энтузиазмом, и очень радовались финальному результату. Лески были сплетены из конского волоса, а крючки отец Курта купил в Саратове, в Торгсине.

– У нас два дня на то, чтобы мы мою мамку уловом порадовали. Она обещала и пироги с рыбой испечь, и нажарить с картошкой, и нафаршировать ее с… – Иван запнулся. – Ну, она знает чем, ну и уху, конечно, сготовит такую, что не оторвешься.

Ванька поймал насмешливый взгляд приятеля.

– Нет, ну, конечно, и другого всякого на стол соберут: и солений, и мясного навалом будет, не сомневайся.

Он решил, что Курта рассмешило то, что они, два пацана, выступают основными продовольственными снабженцами праздника. Уже смутившись, закончил:

– В общем, накормит она нас – дышать не сможем, – и похлопал себя по плоскому животу. Он был по-юношески тонок, но в мышцах, гладко разлитых под тронутой первым загаром кожей, чувствовалась гибкая сила молодого, хорошо сложенного тела. Светлые густые волосы он зачесывал назад, оставляя широкий лоб открытым, и оттого на худом загорелом лице ярче светились голубые глаза.

Курт был пониже ростом, темноволосый, с широко расставленными карими глазами, и хотя Иван был признанным главным красавчиком в поселке, девушки нередко заглядывались на Курта, даже если ребята были вместе в одной компании. Им была симпатична скромная манера общения молодого человека, не напускная природная деликатность. Все это представляло из себя прямую противоположность бесшабашной раскованности его друга. Их волновала его улыбка, в ней таилась ведомая лишь женщинам сексуальность; верхняя губа в форме лука и нижняя, чуть полнее верхней, были сжаты в момент, когда он был серьезен, и становились беззащитными и притягательными, когда юноша улыбался. Он не был так тонок и гибок, как Иван, но крепкие ноги и широкая грудь говорили о созревшей мужественности.