Похищение Европы

Глава 1. Виноградное небо

Паутина даже не пытается заморочиться вопросом: а вдруг не все мужчины любят стерв? У неё твёрдые убеждения – раз мужчина, значит, должен любить! И сколько не забивай в поисковую строку формулу самооправдания: «Мужчины не любят», а всемирная плевать хотела на то, что ты чувствуешь себя белой вороной, – отправив в игнор частицу «не», она заводит привычную мантру: любят, любят, любят… Иногда: предпочитают.

И вот ещё одна глупая затея – давать повторную команду на поиск, вписывая «НЕ» большими буквами: смотри, бестолковая – эта частица придаёт отрицательное значение! Фирштейн?..

В ответ всё те же двести двадцать тысяч издевательских «любят», услужливо собранных по миру за какую-то четверть секунды.

Я сижу в стоматологическом кресле, растеряно сдувая разлетающийся по лабиринту клавиатуры пепел. Гляжу в ноутбук, щурясь одновременно и от лезущего в глаза табачного дыма, и от досады на великую и всемирную. По малолетству мне казалось, что это я сижу в центре неё, дёргая за ниточки, «заглатывая» добычу, сохраняя впрок: на панель закладок, в кладовую жёсткого диска, в загашники флэш-накопителей.

Сомнение зародила статистика, утверждающая, что на планете больше двух миллиардов таких «я», каждому из которых кажется, что именно он сидит в центре паутины. Окончательно иллюзию разрушила сама глобальная, обозначив своими «любят» отведённое мне на задворках место.

Кресло, в котором я сижу, с детства вселяло такой ужас, что я до сих пор отчётливо слышу переходящее в яростный свист жужжание бормашины, чувствую палёный запах спиленной в пыль зубной кости, вижу розовую от крови слюну, тягуче сползающую в фарфоровую воронку плевательницы. Теперь здесь можно сидеть без страха, радуясь торчащему из стоматологической установки многожильному обрывку электрического кабеля, пустому держателю для инструментов, потёртой коричневой обивке кресла, под которой в местах разрывов виден ощипанный поролон.

Кресло стоит за углом длинного сарая, сложенного из выкрошенного временем и позеленевшего от дождей камня ракушечника, или как в Молдавии говорят – котельца. Возможно, этот ракушечник добыт под тем самым местом, где сижу я, ибо наш городок с его пятиэтажным центром и одноэтажными окраинами – только вершина айсберга, подземную часть которого составляют несколько сотен километров известняковых штолен, которые за пять веков сплелись в такой клубок, что никто уже не помнит, где его начало.

В сарае восемь дверей, две из которых переделаны в металлические гаражные ворота. Напротив – восьмиквартирная двухэтажная «сталинка». Большой заасфальтированный двор – от дома до сарая – полностью укрыт виноградом, поднятым на металлический каркас. Оттого у нас во дворе два неба: зимой обычное, летом – виноградное.

В соседнем дворе жгут сухую лозу. Голубой дым скользнёт по краю пробившего виноградный заслон солнечного луча, спустя секунду высветит ещё один, обозначит третий, четвёртый, родит в памяти мимолётную картину синхронно вскинутых к небу копий римского легиона и растает в воздухе.

А потом окажется, что даже в легионе найдётся тот, кто не любит ходить строем – слепит из разбитого стоматологического светильника, заставляя щуриться сильнее, чем от дыма зажатой в зубах сигареты.