Мужчины, женщины и другие люди

Но речи, быстры и легки,

не соответствовали взору, —

и доверять не знал я сам

чему – пустому разговору

или значительным глазам…

В. Набоков Университетская поэма.

Она любила ходить на танцы, как все люди, страдающие физической неполноценностью.

Всегда приходила немножко раньше, условленного времени, и стремилась поскорее сесть и стать незаметной, быть похожей на других. Слиться со всеми. И в то же время она очень хотела, чтобы ее пригласили танцевать, и замирала при мысли, что такое может случиться.

Люди в своих физических уродствах похожи друг на друга более, чем люди, не отмеченные какой-либо ущербностью. Ее мечта о дискотеке, где она не зритель, а самый главный участник, эта мечта преследовала ее все юношеские годы. Своим состоянием она напоминала одну из несчастных героинь Стефана Цвейга – девушку, разбитую параличом и прикованную к креслу.

Но, слава богу, школьный период жизни закончился, а с ним и сладостно-болезненное ожидание дискотек. А во взрослой жизни танцевать приходится не так уж и часто.

– Девушка, садитесь, подв… – осекся Николаша. – Манька, Маня, ба-а! Сколько лет, сколько зим! Вот так встреча!

– Здравствуй, Николаша, – добродушно и без удивления сказала Маша.

– Манька. Тебя не узнать. Такая стала.

– У меня есть примета, по которой и неузнаваемую меня можно отличить от прочих, – съязвила Маша, но тут же опомнившись, начала быстро спрашивать, – ты-то как? Работаешь где? Как дела? Кого из наших видел?

– Дай хоть помогу тебе, что ты с пакетами стоишь? – выхватывая у нее из рук сумки, засуетился Николай. – Садись в машину, отвезу тебя домой, а дорогой и поболтаем обо всем.

– Меня никуда не надо везти, тут пешком две минуты, – Маша загадочно улыбнулась. – А знаешь что, Николаша, пойдем ко мне, а? Я приглашаю тебя на обед. Посмотришь, как я живу.

– Ну ты крутая, мать, стала, живешь на Арбате, продукты покупаешь в «Стокманне», как муж-то отнесется, что ты мужика приведешь?

Мане не понравился этот пошлый тон и неуместность подобных вопросов, стала неприятно и неуютно, как в гостях, где все тебе чужие. Своим бестактным вопросом он сразу убивал двух зайцев: узнавал, есть ли у нее муж, а заодно и прощупывал почву на предмет скорого флирта. Но она быстро справилась со своими эмоциями и весело подумала: «Спрашивает о муже, интересуется. Такой неухоженный, какой-то замученный. Куда девалась его былая элегантность, или ее и не было?»

– Ну что ты, Николаша, сказал тоже «мужика», да какой ты мужик? Ты же одноклассник мой, – при этом слове она забавно потрясла указательным пальцем перед его носом, – к тому же Вадим Валерьевич очень добрый и хороший человек и людей новых приветствует.

Мане не терпелось, чтобы Николаша согласился. Чтобы он пошел за ней, к ней в дом и ахнул от изумительно роскошной двухэтажной квартиры, дорогой антикварной мебели, подобранной со вкусом и знанием дизайнерского дела ко всему интерьеру, от обилия изящных, диковинных сувениров на полках, множества умных книг, среди которых много дореволюционных изданий с дарственными надписями профессору Ковальскому с благодарностью за прекрасные лекции от студентов. Это были книги отца Вадима Валерьевича.

Чтобы он увидел, как живут люди. Этот дом она давно уже считала своим, несмотря на то что занимала положение гувернантки-домработницы по совместительству и проживала в маленькой темной мансардной комнате. Но Маша чувствовала себя вполне уютно в семье своей двоюродной сестры Марианны и ее мужа Вадима Валерьевича. «Пусть думает, что это моя жизнь, моя квартира, мои дети, мой статус, мое счастье…» – рассуждала про себя Маша.