Пятница, Кольцевая (сборник)

Субботнее утро началось для меня, как обычно, в пятницу вечером. Мне повезло – в метро я плюхнулась на свободное место и тут же закрыла глаза. Теперь меня не волновало, стоят ли рядом несчастные старушки, которым положено уступать место и за это потерянное место ненавидеть и тянут ли руку за подаянием «сами не местные», которые хотя и мучаются в жестокой и кровожадной столице, но ни за что не хотят ее покидать. Даже если напротив сейчас окажется «благоухающий» на весь вагон бомж, я, наверное, тоже не почувствую никаких изменений в спертой и душной атмосфере: все каналы, соединяющие меня с действительностью, уже перекрыты.

Должно быть, я начала засыпать. В темнеющем сознании, словно кометы, проносились обрывки фраз, совершенно бессвязные, но четко обозначающие реалии моей работы, моей семьи и всей моей жизни вообще: «Сальдо дебитовое…», «Мама, кузов… будем грузить…», «Там сосиски, свежие еще…», «Федеральные войска открыли огонь…».

И тут я увидела Алину. Она стояла на невысокой скале под прекрасным, абсолютно синим небом, возвышаясь над прекрасным, абсолютно ласковым и теплым морем. У нее была медовая кожа, сахарные зубы и выгоревшие на солнце светлые волосы, напоминавшие кучерявую овечью шерсть…

Вагон дернуло – поезд встал в туннеле. Значит, мое путешествие домой удлиняется минут на десять – пятнадцать. Я была этому только рада – сон стал обволакивать меня теплом и спокойствием, я вновь оставалась наедине с Алиной…

Алина начала приседать и отводить руки назад для прыжка. При этом она ни на мгновение не стала похожа на вызывающую смех статую ныряльщицы в столь далеком от нее Нескучном саду: там – застывший в нелепой позе металл, здесь – бросок быстрой змейки, ласточкино крыло, резанувшее воздух…

Алина прыгнула. Она вошла в воду бесшумно, не подняв брызг. Море как будто ждало ее и обняло, увлекая на глубину. Я почувствовала, как глаза у меня становятся теплыми от слез, – все было так умопомрачительно прекрасно: роскошный Юг с его вечным сиянием, цветением, благоуханием, девушка в объятиях моря и, главное, то ощущение радости и покоя, которое приходит лишь во сне.

Вагон снова немилосердно тряхнуло – поезд трогался. Одновременно с этим мой сон вытряхнуло из головы, и счастье осталось где-то там, по ту сторону.

Я не хотела подключаться к действительности, отнявшей у меня Алину. Я вытащила газету и уткнулась в нее.

До пересадки оставалось несколько станций. Пока мы их проезжали, я успела узнать, что на чьем-то дне рождения зарезали двух человек: одного – за плохую шутку, другого – за компанию. А еще кого-то замочил прямо на кладбище конкурент, там же и закопал – дешево и сердито, ни тебе наемных убийц, ни ритуальных услуг. Чья-то жена, по профессии врач, обиделась на мужа и обварила его кипятком, потом сама же делала пересадку кожи. А чей-то муж обиделся на жену и изнасиловал тещу. А чьи-то дети обиделись на родителей и сделали с ними такое, что про это даже не написали в газете…

Но может быть, все эти ужасы закономерны, и у мерзавки-жены действительно были причины обижаться на мужа, а у извергов-детей – на родителей? Ведь вечный конфликт Алины с мамой вырос не на пустом месте: мама никак не могла понять, как младшая дочь может быть такой юной и радостной, и прыгать со скалы в солнечное море, когда в ее возрасте уже положено портить осанку, горбясь над учебниками, и трепать нервы на экзаменах, или терять зрение, пялясь в компьютер и не расправлять до конца легкие, прирастив свои локти к столу среди зарослей бесконечных офисных бумаг. Мама хотела Алине только добра и не хотела видеть ее счастливой. Она хотела видеть ее такой, как я.