Лес, который учит

За огородом бабушкиной избы начинался лес – широкий, густой, на первый взгляд привычный: берёзы белыми столбиками, тёмные ели, влажная земля, запах смолы. Но в августе он будто бы перешёл на шёпот. Птицы молчали, ветер двигался осмотрительно, трава не звенела, как раньше. Тишина висела, словно лес не хотел делиться своими мыслями.

На крыльце сидела шестнадцатилетняя Мила. В руках она держала блокнот и карандаш, давила грифелем так сильно, что оставались вмятины на нескольких листах. На бумаге раз за разом получались одни и те же силуэты: высокие ели, наклонённые к краю листа, будто тянул их какой-то невидимый ветер. Девушка стирала, начинала заново – и вновь деревья уходили из деревни. Как будто блокнот сам настаивал: «смотри, лес тянется прочь».

Карандаш не выдержал – грифель сломался с сухим щелчком. В тот же миг к калитке подошёл Илья, одноклассник Милы. Семнадцатилетний сын агронома, скептик и рационалист, он приносил пакет семян для огорода. Увидев Милины рисунки, он прищурился, пытался пошутить:

– Опять ужастики рисуешь? Люди и так нервничают, а ты им картинки для ночных страхов готовишь.

– Это не ужастик, – буркнула Мила, пряча блокнот. – Просто… лес какой-то странный. Слушай, как тихо.

Илья на секунду поверил её интонации и прислушался. По-настоящему – как будто хотел уловить смех травы или шорох крыльев. Услышал – только молчание. Хотел отмахнуться, но в этот момент с высокой ели, что росла у самой калитки, сухая ветка с треском сломалась и рухнула к его ногам. Парень вздрогнул, отступил, семена чиркнули по столбу.

– Ладно, – признал он, пытаясь оставить насмешку в голосе, – отпуск у соловьёв отменяется. Странно – зачтено.

Они оба посмотрели на лес. Оттуда тянуло запахом сырой земли, будто там кто-то огромный переворачивал пласты почвы. Лес вдруг перестал быть просто «фоном», стал чем-то живым, дышащим. Илья заметил, что Мила снова взялась за карандаш и вывела на листе не деревья, а костяные ребра – лес как грудная клетка.

В это время из дома выбежала пятнадцатилетняя Соня, подруга Милы. Лёгкие кеды громко ударялись о доски крыльца, щёки её горели, а в руках Соня держала поднятый над головой смартфон.

– Видели?! – почти выкрикнула она, не переводя дыхания. – У школы ворона! Три раза подряд – в окно! Я сняла!

Илья рефлекторно ответил: «биология», хотя его взгляд всё равно потянулся к экрану. Соня, не обращая внимания на его скептицизм, открыла видео и ткнула им Миле. Кадр застыл на вороне: чёрное крыло распластано, глаз блестит, как бусина. В голове Милы мелькнула мысль, что лес тоже бьётся о стекло – о невидимую стену – и пытается достучаться.

– Это знак, – упрямо сказала Соня. – Лес злится. Я это чувствую.

Илья хотел отмахнуться, но не нашёл привычной насмешки. Он мельком перевёл взгляд на лес – и вдруг всех троих словно пронзил странный холодок. Молчание затянулось.

Вскоре из дома вышла бабушка. В руках она держала тяжёлый чугунок, ложка в её руке звякнула по ободу, будто маленький колокол. Она бросила взгляд на подростков.

– Милуша, к колодцу сходи, воду для кваса принеси. И вы там помогите, философы, – мягко усмехнулась она. – Болтовня, конечно, хлеб, да не всем.

Тропа к колодцу проходила по знакомым с детства корням, как по шнуркам от старого пианино. Справа пустырь зарос полынью, ветер оставлял в носу горький шлейф. Старый колодец стоял в тенистом месте, его кладка поросла мхом, как бархатной тканью.