Все жанры Все авторы
В антракте – смерть - Григорий Канович

В антракте – смерть

Страниц

15

Год

2014

В дни послевоенных разрушений, когда мир еще окутывала густая дымка неопределенности, я ощущал себя счастливым и беззаботным. Город, погрязший в руинах, словно тихий свидетель ужасов прошлой войны, тяжело дышал под облаками пепла и печали. Каменные мостовые, некогда кованые для величественных переездов князя Витаутаса, становились хладными и опустевшими от грозного пожара, окутавшего весь город.

Мои мысли заблудились в молчании запустелых улиц, где только ветер и тень скитались среди обгоревших домов. За горизонтом красовалась зеленая трава, будто символизируя новую жизнь, но в душе все еще звучали карканье воронов над безмолвными могилами.

Ранние семнадцать лет жизни казались мне драгоценными, но суровая реальность войны и потерь научила меня неуклонной жестокости мира. Вот почему эта память о порушенной мечте и погроме была такой болезненно-красивой в своем отражении реальности.

Читать бесплатно онлайн В антракте – смерть - Григорий Канович

Памяти актеров и сотрудников театра Вильнюсского гетто

Господи, каким я был в ту пору счастливым и беспечным! Город еще лежал в страшных руинах, его каменные мостовые, по которым когда-то величаво цокали копытами холеные кони князя Витаутаса, остывали от пламени пожаров; вечный скиталец – ветер ворошил пепел сожженных дотла домов на осиротевших улицах и обвевал по всей Литве прах моих семнадцатилетних сверстников, убитых под родным небом. Роковые, оглушенные траурным вороньим карканьем ямы, лысые овраги медленно и тяжко зарастали застенчивой послевоенной травой.

Но я в ту пору был до неприличия беспечен и счастлив.

Мы с мамой только что вернулись с Урала, из задымленного, запорошенного угольной пылью поселка Еманжелинские Копи, где жили чумазые, усталые и вечно понурые шахтеры и их жены, такие же усталые и хмурые, в тяжелых кирзовых сапогах или в валенках, в стеганках и надвинутых на лоб ушанках, из-под которых полевыми васильками поблескивали озорные глаза.

Еманжелинские Копи приютили не один эшелон беженцев. Были среди них и эвакуированные из Прибалтики, в основном молодые еврейки с малолетними детьми и престарелыми родителями, тихо и безропотно томившиеся от разлуки с отчими краями, страдавшие от чужого пьянства, от неумолимой стужи и от дурных новостей, день-деньской обрушивавшихся на их головы из репродукторов, ставших для всех чуть не гласом Всевышнего.

Возвращение в Литву, пусть и обагренную кровью, пусть и в ожогах, было для нас с мамой долгожданным и горьким счастьем.

– Человек должен жить там, где живут его мертвые, – говорила мама, и я съеживался от ее слов. Разве мертвые живут? И если даже живут, то не все ли равно где – на Урале, в Литве или в Америке.

Тогда, еще в далеких и выстуженных суровыми зимами Еманжелинских Копях, ни я, ни мама знать не знали и ведать не ведали, что в Литве у нас не осталось ни родного дома, ни родных могил.

Да мало ли о чем я в те далекие годы не знал и не ведал. Может, потому и был таким бесстыдно счастливым и беспечным.

Я расхаживал по городу в поношенных ботинках на грубой, зачерствелой подошве, в сшитых из военного сукна штанах и багровом свитере, на котором красовались доставшиеся мне без всяких на то заслуг значки «ГТО» («Готов к труду и обороне») и «Ворошиловский стрелок», хотя ни к труду, ни к стрельбе, ни к обороне я не был готов. Тем не менее, я страшно гордился своими значками, и когда встречал какую-нибудь смазливую девчонку, то обязательно выпячивал отмеченную грудь и взбивал, как подушку, свою иссиня-черную шевелюру.

Каюсь, каюсь – на них, на этих тонконогих, бледнолицых, оттаявших после войны от испуга девчонок я поглядывал куда чаще, чем на торчащие то тут, то там развалины, и мои юношеские думы вертелись не вокруг оврагов в Панеряй, не вокруг убитых родственников, а вокруг такой чепухи, как воскресные танцульки под какую-нибудь мелодию из трофейных фильмов «Серенада Солнечной долины» или «Девушка моей мечты» с обольстительной Марикой Рокк, снившейся мне и моим однокашникам. О, Марика Рокк! Дух захватывало от этого имени – при одном его упоминании вскипала молодая кровь и в ней начинали колобродить первые, еще смутные, но упрямо требовавшие удовлетворения мужские страсти.

– Что это ты каждое воскресенье на танцульки повадился? – ворчала мама. – Лучше бы какие-нибудь книжки читал. Вон их сколько во дворе валяется и под дождем мокнет!

Вам может понравиться: