1
Майкл снова сидел за столом, прислушиваясь к тихому жужжанию лампы. За окном глухо ворочалось небо, и редкие раскаты грома пробирали дом до самых стен. Тетрадь лежала раскрытой, строки дрожали от неуверенной руки, буквы то спешили вперёд, то замирали, словно ждали его вдоха. Чай давно остыл, но кружка всё ещё грела ладони – тепло нужно было не столько пальцам, сколько мыслям.
Письмо стало его воздухом. Там, за стенами, гремели чужие заботы, срывались голоса, спешили по делам люди, которых он почти не знал. А здесь – был ритм, который он выбирал сам: вдох – слово, выдох – пауза. Каждое предложение было не просто строчкой, а ударом сердца.
В последнее время он всё чаще оказывался не только рассказчиком, но и участником событий. Встречал своих героев в туманных переулках, сидел с ними на скрипучих крылечках, спорил у костра, мок под проливным дождём. Иногда он ловил себя на том, что переживает их радости и страхи сильнее, чем свои собственные. И это было не притворством – он действительно был рядом, плечом к плечу.
Они росли, ошибались, искали ответы, и он рос вместе с ними. Там, среди вымышленных улиц и небес, расколотых молниями, он чувствовал себя живым. Гроза снаружи лишь подчёркивала, насколько тихо и безопасно было внутри этих страниц.
Иногда ему казалось, что вне книги он лишь тень. А настоящий он – здесь, в диалогах, в улыбках персонажей, в их неуклюжих признаниях. И чем дольше он писал, тем яснее понимал: за возможность дышать полной грудью он платит особую цену – цену сердца, которое с каждой строчкой отдаёт своим героям.
2
Мир Майкла умещался в его комнате. Низкий потолок, пожелтевшие от времени обои, стол у окна, заваленный листами и кружками с засохшим чаем. Лампа с тёплым светом висела над ним, как маленькое солнце, под которым он жил уже не первый год. На стенах – листы с набросками, портреты персонажей, обрывки диалогов, записанные в полусне. Здесь было тесно, но каждая вещь стояла на своём месте, и только здесь он мог дышать.
Сегодня в комнате было особенно тихо, если не считать грозы за окном. Дождь стучал по подоконнику, гром мягко отзывался в стенах. Майкл сидел над тетрадью, и его сердце билось так быстро, что он чувствовал это в кончиках пальцев. Он не просто писал – он жил сейчас там, по ту сторону бумаги.
Там был Люсьен. Парень, который не мог забыть. Который возвращался к Сане снова и снова, надеясь вернуть то, что уже умерло. Майкл видел его перед собой, слышал шаги по пустой квартире, знал, как в груди Люсьена расползается холод.
В тот последний вечер они сидели напротив друг друга. Сана смотрела прямо в глаза: – Ты хоть знаешь, какого это – слышать, как твой любимый человек уходит в последний раз? Люсьен молчал. – Ты знаешь, какого это – слышать щелчок двери в последний раз? – её голос дрожал, но не от слёз. – Ты ни разу не спросил, что я чувствовала. Даже сейчас.
Слова повисли между ними, и комната Люсьена стала ещё тише. Он опустил взгляд, вдохнул, но вместо ответа из него вырвался только сбивчивый вздох. Слёзы, которым он не позволял приходить, всё же прорвались.
