Дальтоник

ЦВЕТ БЕЛЫЙ

Я – Юнус эфенди, сын Нурмагомеда,

живу и умру на земле предков.

Отец мой два раза побывал в Мекке

на белом верблюде,

и там же счастливо почил

в шаге от рая.

Рассказывают,

я в морозный день родился,

Точной даты никто не знает,

но помнят, что в ту ночь

волки с миром вошли в хлев,

чтобы согреться дыханием коров.

Обошлось без крови,

но коровы перестали

давать молоко.

Хлопья бесконечного снега

белизной покрывали пути и леса,

слепили окна домов.

Дороги тогда замело,

Кобыла в сугробах завязла,

когда к повитухе спешили

и роды пришлось принимать отцу.

Мать страдала в потугах,

сползая с перин на жесткий килим,

что лежал на полу.

Стонала, волчицею выла, шептала молитву,

ногтями впивалась в узоры ковра.

В это мгновение, спасаясь от стужи,

влетела, ворвалась большая птица,

раня об осколки белые крылья,

закружилась над мамой, роняя перья.

Неожиданный страх пересилил страдания,

мать исторгла меня, и я выпал

на палас из шерсти агнца,

когда-то похищенного

дядей Махмудом

в соседнем селе.

Потом наступила весна,

растаял снег, горы воскресли,

родники проснулись,

блестя серебром.

Реки потекли туда,

откуда возвращались

перелетные птицы.

И мать отстранила меня от груди,

но я продолжал созерцать

снег и молоко,

снег и молоко год за годом.

Каждое утро я кормил белую кобылу,

щекотал себе лицо пером израненной птицы.

Спустя годы мне открыли тайну:

кобыла была саврасая,

а перо птицы – тоже не белое,

И я с горечью понял,

что пришел в этот мир

наполовину слепым и наполовину зрячим.

Поле моего зрения лишено красок, света и порядка,

все вокруг меня свалено, как попало,

так ощущает себя человек, слышащий речь,

но не музыку.

Только белый цвет подавал надежду,

сохраняя свою непорочность, как молитва.

Я видел мир простым и скучным,

различал цветы по запаху

и все равно тысячу раз благодарил Бога,

ибо нет ничего прекрасней трепетного белого цвета

для того, кто может созерцать только белое.

Так я и рос, легким, как пух, и счастливым, как пчела,

помогая отцу на пасеке, а маме, – в хлеву.

На лугу я носил косарям воду из родника

и бегал за белыми бабочками,

улыбаясь их порханью.

Рос послушным и трудолюбивым,

задавал вопросы, я был любопытным,

потому как весь мир для меня состоял из догадок.

Когда мне минуло двенадцать, я понял,

снег – ни при чем,

я заблудился в себе.

Беспомощность приумножалась сверстниками, –

они смеялись надо мной во время новой игры:

«Угадай-ка цвет» для меня придуманной,

это был заговор, ради забавы.

Но я терпел и продолжал любить смешливых сверстников

и верил, что неправильно оцененный мой изъян

однажды приведет их к покаянию.

Я любил всех жителей родного села,

вглядывался в их лица, –

невинные, сияющие и светлые,

таким я видел даже дядю своего Махмуда,

ловкого конокрада и разбойника.

«Дядя, – однажды сказал я, –

научи меня различать хотя бы красный цвет,

никак не могу угадать его,

и всякий раз проигрываю сверстникам».

Дядя вышел во двор, схватил белую курицу и сказал:

«Отрежь ей голову, и ты увидишь красный цвет.

Этим самым заслужишь уважение ребят.

Пойми, мальчик,

над тобой смеются не потому, что ты не различаешь цветов,

а потому, что ты – невинен».

Но я выпустил курицу в объятия ветра

и, плача, побежал в виноградники к дедушке Исмаилу,

старцу с рябым лицом и седой головой.

Он осушил мои слезы рукавом рубашки,

пахнущей потом и сказал:

«Дитя мое, в столь раннем возрасте