Годы странствий Васильева Анатолия

Я хочу, чтобы до моей смерти вышла моя книга о тебе, я хочу ее подержать в руках, моя двадцатая книга, «Годы странствий»…

16 декабря. Утро. Два года тому назад (в 19-ом году) меня разбила болезнь, которая поменяла мою жизнь, знак моей жизни. Означает – во мне прожитая, настоящая и следующая после настоящей жизнь, теперь есть что-то иное. Из меня высыпалась моя уверенность, или вера в себя самого, или вера в судьбу, которая меня вела, – это! Будто тот, кто меня вел, отпал, потерялся, скончался, я остался один без судьбы моей, или же – проводник поменялся: тот был с верою, а этот пришел с унынием. Не оставляй ты меня, судьба моя первая, болезного, в унынии и печали пребывающего!..

Вечер 4‐го июля. Мне сегодня 78 лет и два месяца. С 13 апреля я в больницах и до понедельника 29‐го числа. Семьдесят семь дней. Пару раз возвращался в дом на Пятницкой или в Воротниковский переулок. Я схватил острый панкреатит с некрозом – поджелудочная железа! – заразился ковидом в 1‐й Градской им. Пирогова, хвала ему, основателю отечественной хирургии, лечил две заразы в Европейском центре на проспекте Мира, заканчивал в Центре реабилитации, что в Отрадном, там открылась еще одна зараза – желчный пузырь, закончилась «одиссея» резким падением лейкоцитов от перенасыщения антибиотиками. Сделали пункцию, нет, не онкология, и выписали. Выписанным красавцем вернулся в человеческий город…

Число 13‐е. Апрель. Страстной понедельник. На завтрак яичница из двух яиц на сале с зеленью и зеленым острым перцем для бодрости. Страшнее этой «страстной диеты» за грехи не выписывают даже в аду! Через 10, может быть, 15 минут приступ резкой боли. На Пасху – в 1-ой Градской…

Утро, день и вечер 16 декабря в Лондоне. Гражданская панихида по Алексею Блинову. Бар. Двор. Капсула. Скрипка. Мороз. Скорбь. Камиль Чалаев из Парижа со скрипкой. Рюмка водки, не больше. Такси. Лекция. На улице в Сохо с полчаса стою под дверью, меня трясет. Как войти в закрытую дверь! Последняя пятая лекция окончена. Домой на Хилл-стрит. Температура 38. Я слег на четыре дня и четыре ночи. На пятое утро вышел. Антибиотиком не долечился. Бар на набережной Темзы. Прощание с Лондоном. Я возвращаю пачку антибиотиков Георгию Дзержановскому, спасибо и прощай, дособираю в студии материал «Империи», там вторая, третья и четвертая книги романа, и – возвращаюсь в Москву в число 27‐е декабря, года 19-го…

Два удара – холод, сырой, речной, с мелким снегом, и «смерть в капсуле» от рака поджелудочной железы. Лекция о теории игровых правил для учителей актерских школ и безбожный ритуал прощания во дворе бара с уже нечеловеком по имени Алексей, банда рок-музыкантов, верные друзья и сумасшедшие подруги, прощальные речи к тому, кого уже нет и кто запаян в стеклянную пулю размером с ракету для выстрела в никуда. Накануне, именно 15-го, мое позднее возвращение в квартиру на Хилл-стрит под крепким ледяным дождем, истерики смущенной души, страхи по незавершенному фильму, я устал вспоминать… Три человека на студии, которая навсегда закрывается, «Дау» – закончен, Берлин и Париж позади, Лондона не будет, три человека во всем, теперь ненужном, здании на Пикадилли 100, тихо, пусто. Романова, Слюсарчук и я (еще два верных проекту звукаря, иногда Катя Эртель) – в одиночестве и неизвестности. Так в меня входило отчаяние…