Кровь, любовь и антибиотики

1.

Он проснулся от звонка телефона, эта электрическая трель пластикового врага всех врачей на дежурстве с резиновыми кнопками фирмы «Панасоник», этот звук раздается на всю комнату, словно ему не хватает места или ему кажется, что его не услышат, даже после работы этот звук где-то в других организациях вызывает не приятные эмоции, связанные с твоим недосыпом, чьей-то болью и бессонницей.

Каждый врач, который дежурящий в экстренном отделении хирургии ненавидит телефоны – городские, мобильные любые которые звонят ночью, а еще хуже на рассвете, когда дежурство подходит к концу. Он уже проснулся, сон становится очень чутким, через жалюзи уже пробиваются утренние лучи, заглядывают в комнату осторожно, украдкой. Их видно, но свет еще не такой навязчивый как дневной, желтый и острый. Берет трубку, в такое время, в этом отделении, в его дежурство всегда один ответ «Да!». Короткое, четкое, с деланным видом отсутствия сна и серьезности, не много раздраженное.

В трубке слышен тоже не много раздраженный голос медсестры – Поступает, ножевое, самообращение.

– «Берите анализы, сейчас иду».

Надеваешь шлепанцы-сабо так полюбившиеся врачам и поварам их ход тихий, плавный, а внутренняя часть подошвы мягкая, как будто по облаку наступаешь, а на мокром линолеуме или кафеле они практически не скользят. Идешь по коридору бесшумно под стать месту и времени, предрассветные часы в больнице всегда тихие и безмолвные.

В голове роится, судорожно перебирая варианты только одна мысль: Кто там поступил, точнее с чем поступил? Лишь бы не что-то серьезное и что там, кто там, куда ножевое – грудь плохо, живот чуть по легче. Как давление, держиться или нет? Успокаивает что самообращение значит сам дошел или донесли опять плохо.

Отделение хирургии находится на втором этаже, приемный покой на первом, чтобы дойти до приемного покоя надо спуститься на первый этаж, пройти мимо спящего, седеющего охранника, мимо отделения эндоскопии, затем слева останется длинный тоннель без света в конце, в сторону кухни, в которой я никогда не был.

С неопределенными мыслями в голове, в полной тишине и мрачной и неприятной, переход через отделение в приемный покой становится долгим и не приятным.

Наша больница была построена еще в советские, пятидесятые годы, но по возможности в ней все было изменено окрашено, подлатано на современный лад, но советский остов, советский «шарм», чувствовался в ней при детальном рассмотрении. Как молодящаяся старая женщина с ярким макияжем, алой помадой следы, которой почему, остаются на зубах.

Заходишь в приемный покой лежит на кушетке, бедро левое, снаружи, в душе глубокий вздох, на тумбочке одноразовые перчатки с тальком, их всегда приятно одевать, как будто окунаешь руки в мешок с рисом или фасолью.

Молодой парень с утренним кислым перегаром, прилично одетый, но видно, что потаскали его сегодня, в пыльной одежде, местами крови на брюках и ботинках, натягиваю маску. Когда случилось? – Где-то час назад. Нож? – Да.

Пойдем в перевязочную, обезболил, обработал рану, промыл, забинтовал. Парень – Она кровоточит, в смысле повязка, ничего страшного скоро перестанет. Это нормально. В его глазах взгляд не верящий, мутный, но не злой, под утро все всегда охота сделать быстро. Снял перчатки, тальк уже пропитался во все морщинки твоих рук, очертив отпечатки пальцев. Все нормально повторяю еще раз. Написал рекомендации, передали в полицию факт ножевого ранения.