Уже готов второй сборник стихов Бориса Ихлова, но напечатается еще первая книга. Она почти не имеет отношения ни к его профессии физика-теоретика, ни к его деятельности в политике как марксиста-ленинца, руководителя политического объединения «Рабочий», члена профкома пермского рабочего профсоюза «Защита, занятость, законность». По атмосфере его стихов, за редким исключением всегда сугубо личного характера, вряд ли можно судить о тех событиях, которые происходили в стране – точно так же, как и по стихам Верлена узнавать о французской эволюции, о Парижской коммуне. И всё же атмосфера эта отражает события и могла быть названа «Окаянные дни». Могла – потому что, в отличие от Бунина, Борис Ихлов не был и не является сторонним наблюдателем или эмигрантом. Даже мимолетные увлечения, даже написанные в духе обериутов или Эдварда Лира стихи передают, скорее, безвыходность, напряженность, отчаяние, ярость, нежели игривое настроение.
После аспирантуры в МГУ, предзащиты и публикации автореферата Бориса Лазаревича лишили возможности защиты диссертации – за политическую деятельность. Затем незаконно, против воли трудового коллектива кафедры физики, уволили из пермского политехнического. Причем сделали это с подачи пермского облсовпрофа (ВЦСПС) и преподавателя научного атеизма Писманика. Затем был запрет на профессии, его не принимали ни фармацевтический институт, ни родной университет, ни медицинский, его даже не брали простым аппаратчиком на завод. На заводе им. Калинина ему показали список нежелательных лиц, где его фамилия фигурировала второй. После наступления демократии картина не поменялась, чиновники всё время задавали тот же вопрос: «За что уволили?» Последняя попытка получить место в вузе была в 1996-м. Сотрудника КГБ, опекавшего Бориса, спросили, почему не дают устроиться на работу. Сотрудник ответствовал: «Пусть уезжает в другой город и устраивается.» Но Борис еще в 1987 году пробовал – по приглашению товарища по аспирантуре Гвоздева – поступить в Ярославский пединститут, но слежка за ним началась сразу по выходу из поезда на вокзале в Ярославле… Была возможность эмигрировать во Францию. Затем Борису Ихлову предложили работать в Эдинбургском университете. Затем предложили уехать в Израиль. Затем – хотя бы на год в Германию. Почему не уехал? Неужели так затянула политика, может быть, трудно выходить из борьбы? Но ведь и в Англии можно заниматься политикой… Борис отвечает лаконично: «Не дождетесь!» О России рассуждает крайне редко и еще реже пишет, разве что оценивая экономику или политическую ситуацию. На всевозможные разговоры, почему бы в таких-то тяжких условиях, при полной пассивности рабочих, на десятилетия, не поменять гражданство, вздыхает: «Как отвечал один известный композитор на вопрос, не хотелось бы ему за столько-то лет совместной жизни развестись со своей женой: убить – хотелось, развестись – нет.»
Художественная ценность… Лучше об этом сказать словами Рокуэлла Кента: «Я не знаю, что такое искусство. Я только знаю, что это мне нравится, а это – нет.» Судить читателю.
Сергей Отделенный, к.ф.н.
От автора
На стенах картинной галереи подвешенные на шнурах столетиями сияют полотна разных художников. С полотен на случайного зрителя смотрят, на показ выставлены души художников, сами художники этого страстно хотели. Целые концертные залы собирают художники, чтобы народ выслушал их душу. Потом совершенно чуждые люди, которые закончили специальные институты, будут критиковать души, манеру их отображения, стиль, которым исполнена душа. Душу можно обсуждать, собравшись у полотна, можно читать о душе лекцию перед толпой иностранных истуканов. Можно даже приблизить лицо, чтобы поинтересоваться техникой, какой выполнена та или иная душа. Одно нельзя, и об этом просят служители храма, где живут души – трогать их руками. Иначе души погибнут.
