Тени вершины

Звонок разорвал тишину, как ледоруб – лёд. Андрей вздрогнул, даже не успев открыть глаза. Кажется, он только что задремал, уткнувшись лицом в подушку, где еще сохранился запах горной смолы – последнее, что он почувствовал перед сном, перебирая старые снаряжение. Рука нащупала телефон на тумбочке, смахнула крошки засохшего энергетического батончика и дрогнула: 5:30. Сергей. На экране светилось фото прошлогоднего восхождения на Денали – трое в заиндевевших балаклавах, поднятые вверх кулаки. На заднем плане, едва различимый, виднелся край трещины, которую они чудом обошли. Тогда Сергей шутил: «Здесь даже смерть замерзает». Сейчас шутка казалась зловещей.

– Вставай, герой, – голос в трубке хрипел, будто Сергей уже час кашлял в микрофон. – Макс через сорок минут будет. Ты же не забыл, что сегодня летим?

Андрей сел на кровати, костяшками ладоней растирая лицо. Кожа под пальцами напоминала наждачную бумагу – три ночи без сна, три ночи, когда он просыпался в холодном поту, чувствуя, как каменеют легкие от воображаемой высотной болезни. Воздух в комнате пахнул пылью и старыми картами: на стене висела измятая схема Эвереста с пометками красным маркером. Кто-то из прежних жильцов нарисовал на полях череп с костями возле отметки «8500 м». Андрей всегда гадал – шутка это или предупреждение. Северное седло. Южное седло. Зона смерти. Рядом – фотография отца на фоне Эльбруса. На снимке он стоял, опираясь на ледоруб, словно на посох странствующего короля. Его глаза, синие как ледник, смотрели прямо в душу. Он улыбался так, словно знал, что через месяц сорвётся в трещину.

– Я не спал, – солгал Андрей, сползая на холодный пол. Паркет под босыми ступнями напоминал снежную крупу – тот самый хруст, который слышишь перед лавиной.

– Врешь как дышишь. Но ладно, собирайся. И проверь трекинговые палки, а то в прошлый раз ты их…

Голос друга оборвался, словно Сергей вдруг вспомнил, о каком «прошлом разе» идет речь. Тогда, на Монблане, сломавшаяся палка едва не стоила Андрею жизни. Он до сих пор видел во сне, как камень размером с холодильник пролетел в сантиметре от головы, оставив на скале кровавую царапину.

Андрей сунул телефон под струю из крана, чтобы разбудить себя до конца. Вода хлынула, смывая в раковину осколки кошмаров: отец, падающий в бездну; мать, пишущая письма чернилами, которые тают на бумаге, как снежинки; свой собственный крик, застрявший в разреженном воздухе. Холод обжег шею. Сегодня. Словно камень за пазухой. Тот самый камень, что отец привез ему с Эльбруса – плоский, с прожилками кварца. «Держи при себе. Напоминает, что гора всегда тяжелее, чем кажется», – сказал он. Камень теперь лежал в рюкзаке, завернутый в носовой платок с вышитыми инициалами матери.

Он потянулся к полке, где аккуратной пирамидой лежало снаряжение: кошки с затупленными зубьями («Как когти старого медведя», – съязвил бы Сергей), ледобур, страховочная система, которую отец подарил на восемнадцатилетие. Ремни были перетянуты изолентой – следы бесчисленных ремонтов. Андрей вдруг представил, как они рвутся на высоте семи тысяч метров, и его тело, легкое как пушинка, уносит ветром в синеву. «Ты будешь лучше меня», – сказал он тогда. Андрей до сих пор не решил, было ли это благословением или проклятием. «Лучше» – значит выжить? Или «лучше» – значит умереть, не крича от страха?