Табу - Александр Грин

Табу

Страниц

15

Год

Сочувствие возникает когда положение писателя, лишенного умения или способности соответствовать ожиданиям публики, пронизывает нас. У такого художника, который относится с антихудожественностью к обычным событиям в жизни - болезна, радости, горести, любовь, труд, страсти и даже так называемым "успехам" - человек становится более противосоциальным, чем опытный убийца. Ничто не может оскорбить читателя больше, чем безразличие к его потребностям.

Каждому писателю необходимо найти свою уникальность в творчестве, а не преследовать популярность среди аудитории. Задача писателя - зажечь искру в сердцах читателей, проживая каждую эмоцию на страницах своих произведений. Такой подход поможет создавать действительно яркие и запоминающиеся произведения, которые никого не оставят равнодушными.

Если писатель способен проникнуть в самую глубину души читателя и удовлетворить его эмоциональные потребности, то его произведение будет иметь неповторимую ценность. Именно такие творения вызывают настоящий интерес у читательской аудитории и оставляют незабываемый след в истории литературы.

Безусловно, уникальность писателя не всегда будет одобрена или понята обществом. Однако, настоящему художнику необходимо идти по выбранному пути, даже если это означает быть непонятым. Только в такой мере может быть достигнут настоящий творческий потенциал и созданы произведения, которые будут жить в сердцах людей на протяжении долгих лет.

Поэтому, будьте смелы в своем творческом процессе и не бойтесь выражать свои уникальные идеи. Именно они делают вас такими уникальными и интересными для вашей аудитории.

Читать бесплатно онлайн Табу - Александр Грин

I

Положение писателя, не умеющего или не способного угождать людям, должно внушать сожаление. У такого художника выбор тем несколько ограничен, так как настроенный антихудожественно к обычным проявлениям жизни – болезни, радости, горю, любви, труду, страстям и так называемым «достижениям» – человек становится более противосоциальным явлением, чем профессиональный убийца. Не может быть ничего оскорбительнее для читателя, как равнодушие к его нуждам: это понятно; вместе с тем писатель антисоциальный не может принудить себя к гуманистическому изображению быта; то, что он пишет, замкнуто само в себе, подобно ударам колокола в глухой пещере. Однако известен случай, когда именно такой писатель стал популярен, – я привожу здесь его собственный рассказ об этом странном, если не более, происшествии.

– Мы отплыли, – сказал мне Агриппа, – отплыли из Калькутты с самыми зловещими предзнаменованиями. Во-первых, с парохода бежали крысы. Во-вторых, на очередной пассажирский рейс в разгаре сезона прибыло так мало пассажиров, что две трети кают остались пустыми. В-третьих, механик, накануне отплытия, видел себя во сне ползающим на четвереньках перед Нептуном; морской бог, по словам механика, яростно грыз свой трезубец. «Факты и комментарии!» Фламмарион[1] с достоверностью утверждает, что на кораблях, обреченных катастрофе, пассажиров всегда меньше против обыкновенного; знаменитый астроном приписывает это неосознанному предчувствию, однако с большей уверенностью можно наградить странным предчувствием крыс. Во всяком случае, я, как человек научно суеверный, посетил нотариуса и общество страхования жизни и – вы увидите далее – поступил правильно, так как могло быть хуже, чем вышло.

На восьмой день нашего плавания мы потерпели классическое кораблекрушение, по всем правилам этого печального дела. Схематически можно выразить это так: туман, риф, пробоина, град проклятий, охрипшие голоса, шлюпки и неизменный, одиноко тонущий капитан наш не составлял исключения. Все это произошло на рассвете. Настроенный злорадно по отношению к обществу страхования жизни, я, тем не менее, не захотел увеличить своей особой список ужасных премий и, насколько хватило соображения, стал измышлять средства.

Само собой понятно, что мне, при моей медленности и неповоротливости, не удалось пристроиться ни в одну шлюпку. Закон человеколюбия превратился в грубую солдатскую дисциплину, прозевавший команду терял связь с ходом массового спасения. Да, вышло так, что я остался на палубе, и, по правде сказать, у меня не хватило духу прыгнуть в последнюю, переполненную лодку, – может быть, я потопил бы ее своей тяжестью. Капитан, честный, как большинство из них, стоял у трубы, скрестив на груди руки. Лицо бедного малого напоминало взволнованное море, ему, конечно, страшно хотелось жить, но положение обязывает – приходилось идти ко дну. Однако, постояв еще минуту-другую и, видимо, волнуясь все более, капитан, бросив на меня взгляд, выражавший некоторое смущение, бултыхнулся в воду и поплыл к ближайшей шлюпке, где его, мокрого, втащили на борт, а я, охваченный непонятным равнодушием к жизни, уселся на его месте, рассматривая в бинокль переполненные людьми лодки, которые даже при несильном волнении неизбежно должны были пойти ко дну. Таким образом, у меня было сомнительное утешение – потонуть с комфортом и на просторе, тогда как мнимоспасшимся предстояло в бурную погоду пойти ко дну ужасной гирляндой, хватаясь друг за друга, как за соломинку.