Голос в бутылке

Пролог

Море не было пустым. Оно было таким, каким бывает человек, который давно молчит: не из страха – из усталости.

Марк сидел в лодке. Без удочки, без цели. Просто – сидел.

С утра было пасмурно, и небо не обещало ничего нового. Он знал это не по прогнозу – по глазам чаек. Те летали низко, как мысли, которые боятся подняться.

Берег был где-то позади. Он больше не считал, насколько далеко отплывает. Чем дальше, тем тише – и тишина не предавала.

Держал термос с чаем, но не пил. Ладони были заняты не теплом – жестом.

Как будто сам этот жест доказывал: я здесь. Я ещё делаю что-то. Даже если никто не смотрит.

Он жил так уже несколько лет. Рыбак без желания ловить, человек без желания встречать. С тех пор как…

Нет. Он больше не завершал этих мыслей. Только начинал.

Вода была ровной, как стекло, в котором не отражается ничего нужного.

И тогда он увидел её.

Бутылка. Не прозрачная, а мутная, как будто изнутри кто-то пытался стереть себя.

Она не дрейфовала как мусор. Она приближалась, как свидетель.

Марк зачерпнул её веслом. Осторожно. Не как находку – как возможность.

Стекло было тёплым. Это удивило. Будто она жила. Горлышко – треснутое, пробка – сбитая. Внутри – что-то цветное, свернутое плотно.

Он открыл её не сразу. Долго сидел, глядя. Не любопытство – сопротивление.

Потом – всё же.

Ткань. Письмо. Нет – тетрадь. Детская. Со стикерами, рисунками, истрёпанными краями.

На обложке – надпись цветным маркером:

«ДНЕВНИК Леи. Только не читать без разрешения!

Он усмехнулся.

Это был первый звук за три дня.

Он развернул первую страницу.

Почерк – крупный, неровный. Буквы с наклоном то вправо, то вбок. Некоторые слова обведены сердечками. Стикеры с динозаврами и дельфинами.

«1 марта. Это первое предложение. Наверное. Мама говорит, что дневники нужны для памяти, а я пока не знаю, от чего её хранить.

Но мне нравится идея: бумага не спорит.»

Марк пролистнул пару страниц.

«2 марта. Сегодня у нас в школе новая девочка – Юна. Она из Южной Кореи, и у неё очень милые тетрадки. Я сначала хотела сесть рядом, но испугалась. Потом она села рядом со мной. Я дала ей жвачку.

Теперь, может быть, мы друзья. (Если она не против клубничной – это уже 80% дружбы)»

Он усмехнулся. Опять. Чуть мягче.

Слова скользили – не в сердце, в привычку. Как когда читаешь старую книгу, не потому что интересно, а потому что удобно держать в руках.

Он закрыл тетрадь. Посмотрел на воду.

Затем – снова открыл.

«4 марта. Сегодня я узнала, что папа когда-то тоже вёл дневник. Он сказал: «только это был не дневник, а судовой журнал». (Звучит круто. Но я всё равно буду звать свой дневником.)

Я спросила, было ли там что-то весёлое. Он сказал: “Нет. Но было важно”.

Иногда взрослые говорят так странно.»

Марк читал дальше.

Не потому что хотел. А потому что перестать стало труднее.

Были записи о мороженом, о ссоре с сестрой, о том, как она тайно порвала лист в контрольной.

Про учителя по математике, у которого «грустные глаза, как будто он всё время ждёт ураган».

На одной странице – наклеенный билет из зоопарка.

На другой – рисунок: корабль с огромными парусами и комментарием:

«если бы я строила корабль, он был бы не для плавания, а чтобы находить. Людей. Места. Себя.»

Марк не заметил, как время ушло.

Он убрал дневник в нагрудный карман.

Словно это не чужая вещь, а что-то, что согревает чуть больше, чем термос.