Когда-нибудь ты вернёшься…

Рас-стояние: вёрсты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили…

………………………….

По двум разным концам земли.

М. Цветаева

– …Венчались мы после Пасхи, на Красную горку. День был тёплый-тёплый, мы вышли из церкви на крыльцо, и колокола запели! А птиц налетело! Свиристели тоненько, нежно так подпевали колокольному звону…

Шелестел голос старой женщины в полутёмной комнате, освещенной слабой лампочкой под оранжевым колпачком. Лицо её, утонувшее в подушках, было еле заметно, и тело, за долгую жизнь ставшее бесплотным, обозначилось на постели маленьким бугорком. Она прикрыла глаза, и вновь оказалась в невозвратном времени, когда восемнадцатилетней недавней гимназисткой Сонечкой венчалась с молодым врачом Степаном Ивановичем Мальцевым.

– На мне было платье из белого муслина на розовом атласном чехле со вставками из ирландских кружев и с цветами флёрдоранжа на поясе, – продолжала неспешно бормотать Софья Викентьевна, – а Степан Иванович, папа твой, очень походил на молодого Чехова: тоже носил бородку и пенсне с голубыми стёклами…

Уходила, угасала Софья Викентьевна, а потому цеплялась за жизнь, пытаясь рассказать всё, что сохранилось в памяти, своей дочери Сашеньке, Александре Степановне.

Вновь ей привиделся Екатеринбург весной 1896 года, венчание, и припомнился случайно услышанный шепоток за спиной: «Что же дядюшка племянницу-то за голодранца выдаёт, из своих, из купеческих, видно, жениха не нашлось…» «Так ведь сирота она, а жених врач. Говорят, положительный человек, её приданое не промотает».

– Сашенька, ты слышишь меня? – прошелестел опять голос Софьи Викентьевны. – Я очень любила твоего папу, моего Степана Ивановича. А счастья мирного мало нам выпало… Всё войны, войны… Началась война с японцами – Степан Иванович уехал в Маньчжурию. Мите было тогда всего шесть лет, а я тебя носила, и родилась ты до срока… – Собралась с силами, зашептала. – А с четырнадцатого года все муки адские на нас обрушились – и война, и переворот, и ещё война, страшнее которой быть не может… И Митенька… И отъезд наш…

Александра погладила мать по руке, показалось, что заснула она. Но сон ушёл от Софьи, да и нужна ли ей эта лёгкая дремота, когда вот-вот настигнет вечный покой. «Страшно вокруг, и ветер на сопках рыдает…» Что это, где-то поют? Или послышалось… Показалось, что чья-то тень мелькнула на стене и пропала. Она попыталась подняться в подушках, упала бессильно.

Тихо заплакала Софья Викентьевна, вспомнила своего сына, ушедшего вольноопределяющимся на германскую войну. Сгинул Митя, последняя весточка была декабрём 17-го года.

– Сашенька, – позвала Софья Викентьевна дочку, – почитай мне, пожалуйста, Митины письма…

Александра вздохнула, поправила матери подушку и достала из шкатулки письма, протёртые на сгибах, с выцветшими чернилами.

«Здравствуйте, дорогие папа, мама, Саша и няня! – начала читать письмо Александра. – Я, слава Богу, жив и здоров. Всё ещё стоим на отдыхе, на позицию пойдём не воевать, а заключать перемирие. Совет народных комиссаров разрешил солдатам вести переговоры с немцами, а если власть большевиков рухнет, то рухнет и мир. Немцы или наши, а наступать кто-нибудь да будет. Что было у вас во время последнего переворота? Из газет ничего не понятно.