Отравленная сталь

– Follow the white rabbit!

– Чего?

– Иди за белым кроликом!

– Чего?

– Чего-чего! Иди за кроликом. За белым.

– Каким еще кроликом?! – Артур проснулся.

«Куда идти? Ну, дела! Господи, что только не приснится!»

В комнату медленно въехало солнце и так же медленно выехало. Артур улыбнулся и раскинул руки, они свободно упали на постель. Эта свобода заставила его если не нахмуриться, то, по крайней мере, поморщиться. Он не любил, когда Людочка уезжала. Артур с тревогой повернулся к окну. Город опять накрыла свинцовая туча. Может быть, где-то и существовал голубой клочок неба, может быть, но его не было видно. Артур вздохнул.

Сразу после Пасхи 1995 года в Москву пришло настоящее жаркое лето. Гремели грозы. Раскаленное, обжигающее кожу солнце быстро высушивало мостовые. Над мостовой, как над потемневшей от воды тканью, по которой только что проехались горячим утюгом, поднимался пар, и мокрый асфальт, дымясь, снова приобретал цвет отглаженных светло-серых брюк.

Людочка убыла на несколько дней к родителям, найдя щелочку между зачетной сессией и вступительными экзаменами. В институте, где она преподавала, в общем-то, уже никому не нужную в новой рыночной действительности общую физику, щелочка была довольно узкой: здесь прием абитуриентов начинался раньше, чем в других вузах. Артур с женой ехать не мог. Из числа причин самая важная состояла в нехватке денег на поездку. С прошлого года стали задерживать зарплату. На два, на три, иногда на четыре месяца. Инфляция била по обезличенным массам сразу двумя концами: во-первых, из-за нее тот, кто платил, не мог удержаться от соблазна притормозить выплату, оставляя массы без денег, а во-вторых, за два-три месяца полученные наконец деньги изрядно обесценивались.

– Давай и ты не поедешь, – уговаривал Артур Людочку. – Давай переживем это трудное время вместе, – добавлял он с пафосом, пытаясь воздействовать на эмоции, а не на логику.

Однако Людочка хорошо знала мужа и не поддавалась на уловки.

– Нет уж! – говорила она. – Может, в следующем году вообще не удастся поехать. Я их уже три года не видела. Поживешь, хлопче, один, ничего с тобой не случится. Есть такое слово – надо, понимаешь?

– Ну, надо так надо, – уныло отвечал Артур.

– Я буду звонить.

– Не люблю разлучаться… – гнул свое Артур.

– Мы и так с тобой неразлучны, как Ландау и Лившиц.

– Как Бойль и Мариотт. Нет, как Склодовская и Кюри.

– Свисти, свисти…

За окном мерцали первые огоньки, небо теряло краски, туго натянутый гул со стороны шоссе ночным шелкопрядом бился в стекла. Солнце погрузилось по самую макушку в остывающий центр Москвы, а внизу, во дворе, образовалась синяя глубина.

Людочка, упрямо склонив лоб, уперлась им в оконное стекло. Она уедет, а отпечаток останется, и Артур не станет полировать поверхность тряпкой, он сохранит его.

Артур устроил свой подбородок на плече у Людочки, утонувшей взглядом в темном омуте двора.

– Не люблю, когда ты уезжаешь.

– Я только туда и сразу обратно, – не отвлекаясь, сказала она.

– Туда и обратно… – невнятно произнес он.

Людочка была всем, что у него есть. Всем, что у него осталось из благоприобретенного. Она была его оправданием, когда он подводил итоги и приходил к мысли, что, оказывается, жил напрасно. Для технарей-оборонщиков настало время выживать, как-то суетиться, а тому, кто не может – умирать. Некрологи с мужскими портретами регулярно появлялись на доске у входа на их предприятие. Это были его коллеги и старшие товарищи, еще молодые, им бы еще жить и работать. Они оказались не у дел, их темы и планы закрывались и отвергались, оборудование списывалось, изделия и результаты многолетних исследований отправлялись в утиль, от них самих ждали увольнения. Новое время их самих отправляло в утиль.