После меня

Не было и не могло быть ничего хорошего в том мерном порядке сумасшествия, установившемся отныне в их доме. Каждодневное хождение по краю стало привычкой. То, что было немыслимо для других, а именно: спрятанные на ночь ножи, аккуратно сложенные у изголовья кровати, побои и насмешки, терпеливо и смиренно переносимые им, и все то чувство опасности и тревоги, что не выносил бы никто, для него было обыденной жизнью. Копаясь поминутно теперь в прошлом, и ловя на сумрачном и темном небосводе редкие воспоминания, он силился ответить себе на вопросы. Вопросы эти были самые логичные и простые, вытекавшие из всего того порядка мыслей и чувств, что сложились в нем к 25. "Почему? Как? Для чего?" Самый сложный, неразрешимый и страшный был первый. Как не старался он ответить себе на него точно и четко, так, чтобы можно было не лукавить, он не мог. То объяснение, выработанное им, и после этого повторяемое самому себе, никак не могло удовлетворить и успокоить. Объяснение состояло в одном предложение: "Я любил". То неясное теперь, но такое естественное и понятное тогда влечение к этому монстру, ощущалось сейчас какой-то глупой и непонятной шуткой. На все слова поддержки и сочувствия, когда знакомые, изображая припадок негодования, вскрикивали и махали руками, проявляли участие, ему было невыносимо и тошно смотреть. "Как будто вы поймете? Как будто вы можете понять?" – только это и мелькало в нем, когда очередная такая сцена происходила. Года мрака и смутной боязни каждой минуты хоть и были отныне далеко, хоть небо и прояснилось, а чувство несправедливости ушло и рассстворилось будто во времени, однажды он вновь почувствовал его.

Стояла тихая весенняя пора. Тихий мартовский день, радостно-приветливое, пощипывающее через окна глаза солнце, игристое карканье ворон и бодрые голоса детишек, быстро и скоро лепящих из липучего блестящего снега снежки. Тихий, спокойный и умиротворяющий ветерок, уже будто по-весеннему теплый и легкий, пошатывающий худые черные ветви деревьев. Горькое, печальное и одинокое ожидан е весны, с ее раскатистым звучанием талой воды, с бесконечно длинными скромными вечерами тихого брождения по хмурым улицам с примерзшими лужами, и с тем наивно-ласковым чувством ожидания перемен и решения всех вопросов от нее. Он помнил это щемящее чувство единения с этим унылым и печальным миром, и душа его пугающе сжималась от мысли единения с природой.