Волчьи пляски

Эпиграф:

Смятенье в ум, благое в прах

Главней невежество и толки

А на империи костях

Танцуют волки…пляшут волки…

Лето, постепенно переваливавшее за свою середину, продолжало дарить уютные теплые деньки. Они выгодно отличались от предыдущего летнего месяца ровным плюсовым фоном с нечастыми, но обильными дождями. Казалось, что природа пришла к золотой климатической середине и на том успокоилась. Самое время отдыхать! Взять вот и бросить, к чертовой матери, все дела, небрежно кинуть в багажник верной «Волги» пару наспех собранных чемоданов и, усадив на переднее пассажирское сиденье, что расположено рядом с водительским, престарелую супругу, нажать на педаль газа, держа путь куда-нибудь в сторону Юга. В Анапу, например. Или в Адлер. Помнится, там он неплохо отдохнул с семьей в конце семидесятых. Тогда еще Алешка был жив… Бойкий стройный паренек со светлыми вихрами и глубоким голубоглазым взглядом с легким намеком прозелени. Стремительный в движеньях и поступках. Стремительный в жизни… Таким он и остался в его памяти, в отличие от других, в разное время ушедших в небытие близких людей, не превратившись в серую размытую фигуру отдаленного воспоминания. Впрочем, наверное, так и должен ощущать отец свое дитя. Пусть и ушедшее раньше срока, отпущенного ему на земле.

Генерал Угрюмов подавил вздох и, собрав морщинки у прищуренных глаз в рельефно выделившиеся «лучики», окинул пространным взглядом набережную Москва-реки, залитую полуденным солнцем. Странная штука память. Чем дальше живешь с ней, чем больше собираешь багаж воспоминаний, тем ярче и красочнее они становятся. С каждым прожитым годом. Даже те, самые ранние, которые, по логике, давно должны были улетучиться или, по крайней мере, остаться в виде легких подсознательных ассоциаций. А так все происходило с точностью «до наоборот». Вспоминая далекое собственное детство, генерал теперь с удивлением отмечал, что перед ним, как никогда четко, встают не только яркие картинки бездонного голубого неба и сочно зеленой травы, но еще и (вот парадокс-то!) сопутствующие им ассоциации запахов. Таких, как запах парного, только что выдоенного молока, или запах летнего покоса. Запахи, которые он давно не встречал в жизни. По крайней мере, лет десять. Если сказать в общем, то теперь Угрюмов вполне понимал пожилых людей, жизненный путь которых клонился к окончанию. Понимал, что для них бытие, точнее самая яркая и емкая его часть, находится теперь в прошлом. В том, что отжито. Понимал потому, что и сам ныне относился к этой категории жителей планеты. Для него, теперешнего, являлось вполне естественным постоянно ощущать рядом фантомный образ энергичного сына, уже лет восемь как сложившего голову в негостеприимной, по волчьему оскаленной афганской земле.

– Смотрю я на вас, Василий Егорович, и диву даюсь, – голос собеседника вернул генерала к действительности, вырвав из цепких объятий раздумий, то и дело норовивших взять верх над реальностью, – По вашему усталому виду плачет какой-нибудь тихий и уютный черноморский санаторий. Или, по меньшей мере, курорт. В ваши ли семьдесят играть в подобные игры?..

– В семьдесят четыре, – машинально поправил Угрюмов, фокусируя взгляд на том, кто произнес только что отзвучавшую реплику, – И не в игры. Это моя жизнь, сынок. Неласковая и беспокойная на всем протяжении, но моя.