Большая зеленая муха, слегка покачиваясь и теребя острыми крылышками, деловито бежит по краю изрядно обшарпаного стола.
Стол этот, когда-то теперь давно уже, был новехонек, только что куплен в сельмаге, знавал он и дорогие махровые скатерти, и нежный перезвон рюмок да бокалов, и бывал заставлен разнообразными напитками да наивкуснейшими закусками.
Над ним когда-то, волшебно переливаясь огоньками, висела большая стеклянная люстра, в доме играла веселая музыка, гремели песни, раздавался женский смех и за этим самым столом велись непринужденные разговоры, на нем не переводились…
Теперь же этот старый стол имеет очень-очень жалкий вид.
Муха, вдруг остановившись, деловито потерла лапками, и, вскочивши на маленький кусочек какого-то жира, скорее свиного сала, принялась за свое привычное и всем известное, мушиное дело.
Из приоткрытой форточки повеяло свежим воздухом и единственный обитатель этого домика, опять сладко прикрыв глаза и перевернувшись на другой бок, натянул цветастое одеяло на голые свои пятки.
Только задремал:
– Стаканыч!! Ваня-я-я-а! Стакан… Ва-ня-я-я!! Ива-а-ан!..
Он с трудом разодрал веки, которые тут же и сомкнулись опять, надежно склеиваясь мягкой соленой серой, медленно приподнялся на кровати, встряхнул косматой своей головой, свесил вниз босые ноги.
Комната с грязно-белыми известковыми стенами, вся забросанная какими-то шмотками, какими-то вещами, какой-то раскиданной одеждой, какими-то табуретами, старыми сумками и старой обувью медленно приобретала свои привычные очертания и в мутном тумане все еще качалась у него перед глазами, постепенно принимая свой привычный, горизонтальный вид.
Наконец вид телевизора, его старенького и в доску своего «зомбо-ящика», тридцать лет уже непринужденно стоящего на своем привычном месте, привел его в какое-никакое чувство.
– Ванька-а!!! Стаканыч!!!
Он поискал воспаленными своими глазами небольшое пластиковое ведро, всегда стоящее на низенькой табуретке у двери, нашел его, захотел встать и выпить свежей водицы, но вдруг боль, старая, острая боль пронзила всю его спину, пронеслась вдоль поясницы и застыла глухой тяжестью где-то перед самыми ягодицами.
Он застонал, схватился за спину, заскрипел редкими своими зубами и, вывалившись из теплой постели и вставши на четвереньки, медленно пополз по щербатому и давно не мытому полу комнаты к воде.
На его пути, который составлял всего три метра, на полу встретились ему: его ветеринарская сумка, такая же потертая и подратая, как и пол в его домике, несколько разовых шприцев, пыльный резиновый сапог с засохшими комьями глины и коровьего навоза на подошве, чье-то старое пальто с вывернутыми наизнанку рукавами и…
И этот предмет тут же привел его в чувство, вызвал у него если не удивление, то самое искреннее изумление и…
– Саня… Эту лярву… Галюсю опять… Тут у меня… С-сука…
Он глубоко икнул и тут же забыл об этом предмете, в старое советское время во избежание лишних вопросов называвшемся довольно просто: «изделие номер два». При том, что представляло собой «изделие номер один» так в той стране никто и никогда не узнал.
Наверное, еще более ужасный и интимный предмет.
Не обнаружив на привычном месте свою кружку, он разомкнул растрескавшиеся губы и пил, пил, быстро приходя в себя, упоенно и жадно хлебая и давясь водой, прямо из ведра.
