Цыганское проклятие

– Ничего не помню! – Федор зажмурился, помассировал виски и замер, увидев перед внутренним взором симпатичное лицо светловолосой девушки. Причем не незнакомой, а ТОЙ САМОЙ! Той, что привиделась ему в автобусе. Той, что танцевала с ним вальс вчера... И не под какой-то там «Бони М», а под самый настоящий струнный оркестр.
Память подсовывала ему такие картинки, что впору идти к психиатру!
Стоп!
Откуда струнный оркестр в деревенском клубе? А может, и вправду местные алкаши чего веселого подмешали в самогонку?
Его мысли перебил зычный голос Михалыча, точно лавина, катящийся по коридору.
– Лентяевы, Засонькины и Алкашульцы! По-о-одъе-о-о-ом! Общий сбор через пять минут в столовой!
Парни с опаской уставились на дверь, но трубный глас режиссера покатился дальше.
– Пронесло! – переглянулись Кир с Максом, но Петр вернул их с небес на землю.
– Он сейчас обратно пойдет!
Эти слова решили все. Парни выскочили из комнаты и рысцой потрусили к пункту назначения. Зато каково же было их удивление, когда они, заняв лучшие места, принялись разглядывать вереницу входивших в столовую невыспавшихся, злых, исподтишка матюгающихся коллег. Завершала процессию ноющая Альбина:
– И чего ему не спится? Ведь сам же с Геной в дурака до полпятого играл, да еще и меня за чаем гонял каждые полчаса!
– А потому, Альбиночка, что из вас, Тунеядькиных, кто-то должен сделать активных, работоспособных и творческих личностей! И этот кто-то – я! – Следом за ней вошел и сам Пальцапупа, оглядел всех и махнул рукой выглянувшему из кухни уже знакомому пацаненку: – Тащи завтрак. И чай сделай покрепче.
Следующие полчаса коллеги, недовольно переговариваясь, ковыряли ложками овсянку, щедро размазанную по дну тарелок, и налегали на хлеб с маслом и чай.
Наконец Михалыч решил, что «не все скоту масленица», и бодрыми воплями выгнал всех в коридор. Там, дав приказ «через пятнадцать минут быть с оборудованием у крыльца», быстрым шагом вышел во двор.
Вскоре вся съемочная бригада, морщась от недосыпа и яркого утреннего солнца, занялась поиском места для съемок.
– О! А давайте тут? – Макс, как главный по освещению, расплылся в довольной улыбке, указывая на разрушенное крыло. – Смотрите! Солнечные лучи, отражаясь в стеклах, создают мотив надежды.
– Какой надежды? – Режиссер сначала внимательно изучил разбитые, частично затянутые пленкой квадраты окон, потом обернулся к Максиму: – Тут же как будто Хиросима взорвалась!
– Тем более! – поддержал друга Петр. – У меня по сценарию идет сначала ознакомление зрителя со всеми разрушенными частями монастыря, а после показывается целое крыло. Ну, и в конце – воззвание к народу и стране: спасем от вымирания памятники культуры!
– Я помню! – отмахнулся Михалыч и задумчиво уставился на щербатую стену. – Как вот только все это подать... Мм... А может, ты, Петя, напишешь закадровый текст, вроде как предысторию этого памятника культуры?
– До завтра все сделаю, Виктор Михайлович! – козырнул Петр.
– А мне чего делать? Ждать, когда он напишет? – Федор уже выбрал место для треноги и, закрепив камеру, заглянул в объектив.
Хм... в оставшихся кое-где стеклах отражающиеся лучи явно вырисовывали едва заметные фрагменты картин. Точно они были нарисованы пальцем на вековой пыли! Вот танцующие пары. Вот озеро. Вот девичье лицо. Вот двое...