Идет большая медведица. Идет, переваливается, перебирает массивными лапами. Идет не по земле – по небу, наступает на облака, вспугивает редкие звезды.
Некуда спешить медведице.
Нет-нет да и выловит в небесной проруби рыбешку, еще посмотрит, что за рыбешка, то ли Южная рыба, то ли две рыбы, то ли вообще рак, а ничего, на безрыбье и рак – рыба.
Идет по небу медведица, принюхивается, не затаился ли где в зарослях стрелец. А то и подобьет ненароком, выпустит меткую стрелу.
А звезды разбегаются. Все, сколько есть на медведице – в разные стороны. Алиот, Мицар, Алькор – и иже с ними. Медленно-медленно, и не сразу увидишь, как бегут в разные стороны.
А бегут.
А быстрее всех Дубхе, вот уже и ковш медведицы изогнулся, востроносый стал.
И каждый раз, просыпаясь к вечеру, медведица проверяет, есть она еще, медведица – или её уже нет.
– Нравится? – тетя Венера показывает на кукольный домик, совсем как настоящий, только маленький-маленький, – нравится?
Ника отрицательно качает головой, по лицу слезы. Нет, домик ей, конечно, нравится, еще как нравится. Сама долго ходила вокруг да около домика, вокруг да около магазина, как тетя Венера пойдет за покупками, так и Ника с ней, и все смотрит на домик, и поговаривает, вон какой, как настоящий, а у меня три куклы, а домика у них нету… И тетя Венера крыльями захлопает, ну Никуш, ну пойдем, поздно уже, сейчас мультики будем смотреть… На что Нике эти мультики, они же не настоящие, а домик вот он, его руками потрогать можно.
А теперь… домик вот он, конечно, и руками его потрогать можно, только на что он Нике теперь…
А тетя Венера уже с другими тетями хлопочет, чтобы домик упаковали, а где ценник от него, а ценника нету, счас, счас, будет, Лина, ты товар выставляла, я тебе счас ноги повырываю, в уши вставлю…
А у Ники слезы по лицу градом.
– Ну пошли, Никуш, поздно уже, – говорит тетя Венера, – мороженного хочешь?
Это тетя Венера говорит, когда мимо киоска с мороженым прошли, когда проходят, Ника всегда тетю Венеру за рукав дергает, хочу-хочу-хочу, а тетя Венера только руками разводит, горлышко заболит, что я папе скажу…
– …мороженого хочешь?
– Не-а.
Вот так говорит Ника. И слезы градом.
В таксюшку сели, поехали, водила одной рукой баранку крутит, второй сдачу считает, третьей курит, четвертой по телефону говорит.
– Ну, присаживайся, присаживайся, сейчас поедем, улетишь, – говорит тетя Венера, – ну-ка, хватит сырость разводить! Ты чего, а? ты чего?
Ника говорит, слова Нику не слушаются, путаются, спотыкаются одно за другое.
– А… ма-ма… сов-сем… уш-ла?
Тетя Венера кивает.
– Совсем, Никуш. Совсем.
Лучше бы не говорила. Снова слезы текут. Ника их назад загоняет, они градом льются.
– О-на ме-ня не… лю-бит…
– Ну что ты, Никуш, такое говоришь, любит тебя мама, еще как любит.
– Уш-ла… зна-чит я… пло-ха-я…
Это так мама говорила, когда Ника напортачит что-нибудь, ну там стекло раскокает или обои разрисует, вот мама и говорит, ох, Ника, плохая ты, вот уйду я от тебя…
Мама говорит…
Говорила…
– Что ты, Никушенька, говоришь, ты у нас самая-самая лучшая.
– А… ма-ма тог-да… по-че-му… уш… ла?
– Ну… как тебе объяснить, Никуша… Ну давай попробую тебе объяснить, только ты не плачь, ладно?
