Жизнь Гектора, – как и жизнь всякого другого черепашонка, – зародилась во мраке поначалу просторного яйца. В то время его мир не имел ничего осязаемого или видимого, но был полон звуков. Среди множества непонятных, идущих извне, был один звук, источник которого трудно было определить. Он шёл словно изнутри, подобно мысли или чувству, но был будто более осязаем. То был голос Океана. Мудрый как вечность и убаюкивающий как сердцебиение матери, он ласково напевал колыбельную мира. Океан всегда был рядом, и обитатели гнезда покойно дремали в тёплом песке, который нежно гладила его волна.
Родная обитель таила спокойствие, тепло и уют, казалось, о большем нельзя было и мечтать. Мысли о том, чтобы покинуть дом, никогда не посещали разум черепашонка, ведь здесь он был как нигде счастлив.
Возможно, этим Гектор и отличался от своих многочисленных собратьев: его мир сплошь состоял из стен, и для Гектора, который ещё не видел ничего, кроме тьмы, Океан был частью стены, но никак не дверью. Такой расклад устраивал черепашонка, но остальные обитатели гнезда придерживались иного мнения.
Прошли недели, и мир Гектора наполнили новые звуки. Черепашки росли, и в жемчужных скорлупках становилось тесно. Ещё недавно мирное гнездо теперь наполнилось тихим шорохом крошечных клювиков и неокрепших ласт.
Гектору это не нравилось. Особенно ему досаждала Амелия, его ближайшая соседка, которой, видимо, так не терпелось выбраться наружу, что черепашонок всерьёз начал опасаться за целостность стен своей скорлупы. Что же там случилось? Откуда пришло это движение? Гектор не мог найти ответ, и это раздражало его, но он не был настолько любопытен, чтобы вылезти и посмотреть, что происходит там, снаружи.
Конечно, наступали часы, когда вновь воцарялась тишина, и Гектор забывал о своих тягостях. Океан, щедрый на волны, убаюкивал, принося мир в его душу, а солнце дарило тепло его плоти. Жизнь снова становилась прекрасной, и, казалось, ничто уже не способно это отнять.
Но дни шли, и черепашатам становилась всё теснее, а Зов Океана был так чудовищно соблазнителен, так невыразимо притягателен…
Это случилось, когда Солнце в прощальном жесте нежно касалось порозовевшего лика Земли. Ветер лениво перебирал листья высоких пальм, а чайки оплакивали тлеющий день. Тулио, один из многочисленных братьев Гектора, в непостижимом порыве, что движет саму жизнь, разбил скорлупу. В гнезде всё смолкло. Черепашки, затаив дыхание, прислушивались к происходящему. Треск скорлупы. Затем ещё. Шорох песка и прерывистое дыхание. Довольно скоро Тулио выбрался из своей темницы, движимый инстинктом, передавшимся ему от матери, как это случилось с ней самой много лет назад. Черепашонок стал раскачиваться вперёд и назад, разгребая тёплый песок ластами, пока не выбрался на поверхность. Луч солнца ослепил его. Тулио невольно зажмурился, и свежий морской воздух впервые обжог его ноздри. Черепашонок остановился в нерешительности. Все эти чувства были ему внове, но сомнения мгновенно рассеялись, когда, едва открыв глаза, Тулио впервые в жизни увидел Океан. Солнце, близившееся к закату, весело бегало по его изменчивой поверхности, сливающейся с рдевшим горизонтом. В небе кружили невиданные крылатые звери, бросая протяжный крик. Внешний мир был прекрасен, и Тулио удовлетворённо зажмурился, делая новый глоток воздуха. Океан вновь обратился к нему, и юный черепашонок уверенно направился навстречу широким объятьям пенистой волны.
