Серебрянка, или Напевы морской раковины

Мамаша Кодлинг держала в Норфолке, почти на самом морском берегу, ветряную мельницу. Там и жила. Муж её, мельник, много лет как умер, и мамаша Кодлинг управлялась с мельницей и своим семейством в одиночку. Ветряк, однако, крутился, мука мололась, и маленькие Кодлинги ходили сытые, одетые и обутые. Жернова превращали спелые, золотистые зёрна пшеницы в белейшую муку; время превращало потомство мамаши Кодлинг из младенцев-сосунков в мальчиков и девочек; белейшая мука превращалась в румяные булки, а мальчики и девочки вырастали в здоровых, румяных юношей и девушек.

Всего их было шестеро: четыре сына и две дочки. Эйб, Сид, Дейв и Хэл Кодлинги работали в поле от зари до зари – пахали, боронили, сеяли и жали. Вся четвёрка удалась как на подбор: дюжие, ладные, сколько еды на стол ни поставь – всё сметут. Говорили они мало, а думали и того меньше. Таковы уж Эйб, Сид, Дейв и Хэл Кодлинги, и добавить тут нечего.

Долл Кодлинг, цветущая девица восемнадцати лет, была пышна и мила, точно махровая роза. Щёки – как клубника со сливками, волосы – пшеничное поле перед жатвой, а глаза – большущие, синие, ласково-безмятежные, словно море ясным летним днём. Помимо красоты старшая дочка мамаши Кодлинг отличалась мягким характером, и сердце у неё было доброе. И всем бы она была хороша, не будь… ленива! Увы, Долл Кодлинг уродилась лентяйкой, точно зверёк-ленивец, что всю жизнь готов провисеть вниз головой на ветке. Долл же готова была всю жизнь просидеть, сложив руки на коленях и мечтая о том, что будет дальше. А поскольку дальше всегда бывает либо завтрак, либо обед, либо полдник, либо ужин, Долл постоянно вынашивала одну завтрачно-обеденно-полднично-ужинную мечту. Такова Долл Кодлинг.

Полл – сестре не чета. Была она в семье самой младшей, ей стукнуло только двенадцать годков. Смугла как орех, востра как пила и любопытна как котёнок, который суёт свой нос везде и всюду. Она так и не отучилась спрашивать: «Почему?» Через «почему?» проходят все дети, но у большинства вопросы в конце концов иссякают. Полл же задавала их неустанно. Ей хотелось всё про всё знать, и, покуда не находился ответ, успокоиться она не могла. А найденный ответ порождал новый вопрос, и так – без конца. Полл постоянно что-то узнавала, выясняла, стремясь получить ответ на самый наипоследнейший вопрос, но это ещё никому и никогда не удавалось, и – она снова спрашивала. Таков был её удел. И такова сама Полл.

Что до мамаши Кодлинг, то была она в полтора, а то и в два раза толще любой другой матушки в округе и телом напоминала куль с мукой; руки её – с перевязочками на локтях – вздымались, точно пена на молоке, а ладони круглились, точно беляши, какие любят выпекать все норфолкские хозяюшки, потому и зовут эти беляши норфолкскими. Мамаша Кодлинг проводила в хлопотах столько же времени, сколько её дочка Долл – в безделье, то есть хлопотала она с утра до вечера. В голове у неё было не больше мыслей, чем у её сынков, Эйба, Сида, Дейва и Хэла, вместе взятых, то есть считайте, что мыслей у неё не было вовсе. Зато поболтать мамаша Кодлинг любила – не всякую минуту, а под настроение. Впрочем, ничего мудрого она не изрекала. К детям своим она, разумеется, питала самые нежные чувства, но распознать эти чувства было не так-то легко, уж больно глубоко таились: вроде изюминок, по случайности попавших в тесто, – найдёшь, если повезёт. Едва занимался рассвет, мамаша Кодлинг бралась за работу: пекла хлеб, варила пиво, драила кастрюли, шила одежду, чинила бельё, пряла лён, ткала полотно, стирала, крахмалила, гладила, заливала масло в лампы, мела полы, колола дрова, чистила медные тазы и чайники, приглядывала за ветряком – чтоб крутился, за жерновами – чтоб мололи; и так до полуночи. Такова мамаша Кодлинг. Дети называли её «маманя», поскольку все дети называли так своих матерей в те далёкие времена, когда Норфолк был ещё королевством. А правил королевством настоящий король по имени Нолличек.