Моя чужая жизнь

– Лика, матрешка, а ну, вернись! Кому я сказал! – несся вслед девушке крик из распахнутой двери. Звук отскакивал от стен ночного дома и отдавался эхом в подъезде.

На ходу натягивая кроссовку, Лика мчалась вниз по лестнице и… хохотала. На следующем пролете она оглянулась: отец стоял, тяжело навалившись на косяк, и грозил ей кулаком. Взлохмаченные волосы, покрытый щетиной подбородок, желтые зубы в оскале рта – именно таким она знала его последние пять лет. Тонкие ноги выглядывали из широких семейных трусов, расстегнутая ширинка зияла темной прорехой. Лика сразу отвела взгляд: страшно. Нет, она знала, что находится между ног у мужчин, но увидеть это у отца не хотела.

– Если ругаться не будешь, вернусь, – огрызнулась она. – Опять с алкашами в баре нализался?

– Ах, ты! Мелкая! Отца поучаешь? – далее понеслась непереводимая брань, а следом в голову девушки полетел отцовский ботинок.

Лика ловко увернулась, поймала грязную обувь и аккуратно поставила в уголок площадки: утром, когда проспится, найдет. Сердце невольно сжалось: совсем отец опустился, после смерти мамы будто и жить перестал.

Она так и выбежала из подъезда, прихрамывая и постоянно наступая на незавязанные шнурки. С отцом шутки плохи, но сегодня он просто превзошел себя: так на нее набросился из-за пустяшного проступка.

– Паду-у-у-маешь, пришла утром с дискотеки! Сам молодой не был, что ли? А когда на них еще ходить? Когда песок из задницы посыплется? – весело спорила с отцом Лика, стоя на крыльце дома и не зная, куда пойти.

Она, конечно, поспала бы где-нибудь в укромном местечке часок до работы, но такого на примете не было. Отец знает всех ее подруг и знакомых, а они – вредный характер папаши. И угораздило же ее прийти как раз в тот момент, когда драгоценный родитель выполз из спальни в туалет.

Лика опустилась на скамейку во дворе. Она зевнула во весь рот, потянулась и прилегла, сунув под голову кожаную куртку. Потом снова села: раннее утро мурашками пробежалось по голым рукам и заставило невольно задрожать. Лика натянула куртку на плечи и поискала глазами, чтобы положить под голову. Ничего не нашла, поэтому сняла еще не завязанную кроссовку и легла на нее. Не очень удобно, но лучше, чем голые доски.

Жесткое и узкое сиденье не позволяло расслабиться. Девушка ворочалась с боку на бок: то ноги провиснут, то голова провалится, то рука упадет. Так и не устроившись, Лика легла на спину, положив ладони под шею. Сон куда-то пропал. Она смотрела на тускнеющие в бледном утреннем свете звезды и думала о своей никчемной судьбе.

Мама умерла, когда девушке было всего пятнадцать лет. А с мамой умерло и счастье, жившее в двухкомнатной квартире пятиэтажной хрущевки. Именно так, умерло! Сорок дней зеркала закрывали пестрые покрывала, сорок дней не раздвигались шторы. Сорок дней по квартире бродили какие-то люди. Они ели, пили, расставляли и убирали тарелки, молились и плакали. Лика смотрела на все это распахнутыми глазами, но чаще сидела у себя в комнате, закрывшись одеялом с головой, чтобы не видеть, не слышать и вспоминать о маме. Казалось, взрослые люди, охваченные горем, вообще забыли о существовании девочки.

Когда закончились эти проклятые сорок дней, соседка, мамина подруга, случайно столкнувшись с Ликой в коридоре, удивленно распахнула красные от слез глаза. Она постояла секунду, глядя на нее, словно вспоминая, кто это, а потом взяла Лику за руку и повела в кухню.