Какой-то неопрятный ребёнок бросил в меня мандарином и истерически засмеялся, размахивая кривыми ногами. Приближается Новый год. Я понял, спасибо.
Вокруг очень много светящегося: лица молодых девушек, которые считают, что им идёт праздничная улыбка, ценники, приклеенные к самым популярным товарам, типа шампанского и красной икры, огни вывесок и витрин, резко контрастирующие с серостью под ногами. И когда плавно проезжаешь вдоль этого светящегося пояса и рассеянно смотришь на него сквозь грязное окно автобуса, хочется сморгнуть то ли эту муть, то ли спросить морганием у всех этих огней, о чём они.
Совсем скоро мы встретимся. Через 10 приёмов холодной пищи, которые традиционно сопровождаются просмотром мультфильмов. Спустя 3 пачки сигарет. Пережив 5 ночей кровососущих снов с сосущими. Проехав около 100 бесцельных километров. Передумав прожитое, параллельно и по привычке осуждая этот процесс.
Переждав тысячу тоскливых вздохов. Злость на рождающуюся зависимость. Приступ милосердия к себе. Несколько болезненных вестей…
А они все всё мигают, не уставая рождаться и умирать.
Я буду там.
Нерешительно ёрзая на сидении, я стеснялся своего волнения. Предстоящие перемещения грозили новыми послаблениями внутренностей. А конец этого процесса может быть разным: либо ты обделаешься, либо тебя перестанет трясти в холодной воде.
Я смотрел в стеклянную дыру и видел, как крыло, будто нож в руках Дона Корлеоне, медленно и многозначительно скользит по мягкому маслу. Сам же я был твёрд. Во всех смыслах.
Тёмная вода то раздражённо отталкивала меня, то фигурно изгибалась вокруг, как молодая и пока ещё идейная стриптизёрша.
Я сидел на блестящем песке и, наверное, больше делал вид, что какие-то мыслительные платформы образую. Потому что кокаиновая истома этого города заставляет чувствовать себя самым несовершенным элементом всего окружающего. Беспомощным от восприимчивости. Не способным даже на инстинктивные действия.
Тёплая дорога уходит куда-то в высоту. Смесь растений, похожих на другие растения, бескомпромиссных тел в узких одеждах, вспышечных улыбок, контрастирующих с моей чёрной рубашкой, проносящихся машин и велосипедов, запахов еды и веществ, танцевальной музыки и неизвестных языков. Она кружит тебя, как гончарный круг. И это кружение не поддаётся оценочности. Теперь оно тебе необходимо.
Ветер не имеет своего звучания. Он издаёт звуки того, что тащит на себе. Картонная коробка, скребущая асфальт, заставляет съёживаться от воспоминаний о моём городе, который долгие годы властно поедал меня десертной ложкой.
А теперь я нерешительно касаюсь своего механизма, находящегося между правым и левым полушарием, под затягивающее шипение воды, вычурных узоров где-то сверху и оставляющей ожоги лампы среди них с признанием одного: жизнь – это институт гедонизма.
И я буду там.
Мокрый и размазанный, едешь в холодном чём-то, слушая подростковую музыку. Стало намного легче.
Январские схватки делали тебя стабильным, стабильно скрывающимся. На улице от мороза трещал даже асфальт, когда какой-то одинокий несчастный наступал на него, направляясь по приказу жены.
Ты заполнялся чувством презрения к себе. Этот персиково-лаймовый туман зимних рассветов покрывал твои зрачки и становился наваждением, как мороженое такого же цвета просится в неокрепшие руки начинающих людей.
